This one. Книга третья. Путь к бродяге (ЛП)

Эти последние месяцы он постоянно думал, пытаясь оправдать это решение. Но теперь, когда пришло время говорить, казалось невозможным найти правильные слова.

Это было ожидаемо – он всегда плохо говорил.

В конце концов, он просто снял свой вакидзаси с пояса и, взяв обеими руками, положил его на пол между ними. Он низко поклонился, задержал позу на мгновение, затем выпрямил спину и стал ждать.

Вакидзаси было прекрасным клинком с чрезмерно украшенным цевьем, которое много лет назад в Хаги было смехотворно дорогим. То самое, которое Кацура-сан купил ему в качестве подарка, потому что нужно было найти второй клинок, который он мог бы использовать, чтобы сойти за самурая, когда впервые прибыл в Киото.

Кацура-сан подождал минуту. Затем он наклонился вперед и поднял вакидзази, слегка потянул его, чтобы полюбоваться сталью, и спокойно заметил:

– Это прекрасный клинок.

Видеть его меч в руках другого человека было странно.

Кеншин медленно кивнул. Да, давным-давно это был прекрасный клинок. Теперь, однако, он не мог не отметить вслух:

– Его плохо использовали. Он запятнан кровью, вот так вот.

– Верно, – согласился Кацура-сан. – С этого момента я буду носить его вместо тебя.

Кеншин в изумлении смотрел на своего лидера, и странное тепло разлилось в его груди – проблеск надежды, который расцвел в уверенности.

Кацура-сан отложил вакидзаси в сторону. Он нахмурился и достал что-то из складок кимоно, что-то тонкое и длинное, и положил между ними.

Глаза Кеншина расширились от шока, сердце забилось чаще…

– Как насчет обмена? – негромко сказал Кацура-сан. – Я хранил это для тебя три года, но теперь… да, я чувствую, что сейчас подходящий момент, чтобы отдать его тебе. Напоминание об обещании.

Это был танто – женский нож. Простой, изношенный клинок, который выглядел старше, чем был на самом деле, показывая, что никогда не был самого высокого качества. У него не было никаких украшений. Простое оружие и инструмент. Кеншин видел его всего несколько раз, но даже если бы он видел его только раз в жизни, то смог бы узнать этот клинок где угодно.

– Три года назад ты поклялся, что никогда больше не отнимешь жизнь после окончания революции. Я колебался тогда, но теперь… я не сомневаюсь, что ты сдержишь это обещание, – спокойно сказал Кацура-сан. – Этот нож я получил после того, как мы вернулись в Киото. В то время ты горевал, и я чувствовал, что должен нести это бремя за тебя.

Бремя? Да, это было бременем, но также и напоминанием, обещанием – это было все и даже больше, потому что это было одной из немногих вещей, которые были ее. Это был тот самый клинок, которым она оставила шрам на его щеке в последний миг жизни.

Кеншин нерешительно коснулся ножа, его пальцы скользнули по лакированной поверхности ножен. Он крепко сжал их, чувствуя, как ужасный груз оседает на его сердце, и что-то поднялось, застревая в горле. Стало трудно дышать. Он хотел разозлиться. Ему хотелось плакать, кричать и злиться. Неправильно было скрывать этот нож от него. У него так мало осталось от нее… почему Кацура-сан держал это в секрете от него?

Почему он не дал ему его раньше?

Кеншин хотел ненавидеть Кацуру-сана за то, что он так поступил с ним. Правда. Но когда он справился с дыханием, когда первые, худшие волны шока покинули его, он смог понять, почему – даже если ему это не нравилось, он мог понять причину этого решения, хотя бы немного.

Если было так трудно увидеть ее танто сейчас, мог ли он справиться три года назад? Или у него появилось бы искушение покончить со всем этим, когда отчаяние было слишком сильным? У Кеншина не было ответа на эти вопросы. Он не мог сказать, как далеко в отчаянии он мог бы утонуть, если бы нес этот груз в то время.

– …Сей… сей… я…

– Все в порядке, Кеншин, – сказал Кацура-сан. Он снова поднес руки к складкам кимоно на груди и вытащил несколько писем и маленький бумажный пакетик, положив их на татами между ними.

Кеншин схватил ее танто, крепко сжал и засунул за пояс. Танто было лишь немного короче, чем его вакидзаси, и не ощущалось так странно, как должно было. Это напомнило ему о том, как целую жизнь назад в Хаги он отказывался даже думать о ношении женского танто на поясе, независимо от того, насколько легче было бы его найти. Как люди меняются.

Кацура-Сан кивнул ему, а затем показал на бумажный пакет.

– Это подарок от леди Икумацу. Я не знаю содержания, но предполагаю, что это имеет какое-то значение для тебя. – Затем он показал на письма жестом. – В первом официальное увольнение со службы как с моей личной, так и с официальной печатью. Если у тебя возникнут какие-либо вопросы или обвинения, ты можешь использовать это письмо, чтобы доказать, что не дезертировал из самураев Чоушуу. Второе письмо – это разрешение на поездку. Оно должно облегчить твои путешествия через границы доменов. У него есть печати всех доменов, на которые я мог повлиять, чтобы получить разрешение на бесплатный проезд. Остальное – простые буквы. Если есть что-нибудь еще…

Кеншин решительно покачал головой. Он не заботился о материальных благах или прочих услугах. Кацура-сан знал и уважал это.

Поэтому он просто взял письма и последний подарок леди Икумацу и сунул все это в карман рукава. Он взял катану, лежащую рядом с ним, и встал, засунув ее к поясу рядом с танто.

Когда он уходил, Кацура-сан заговорил странным сдержанным тоном.

– Одна последняя вещь. Я не буду требовать или даже просить твоей помощи, но есть кое-что, что ты должен знать. Вчера Есинобу заявил, что не будет соблюдать ни одно из наших предыдущих соглашений. Хуже того, у нас есть сообщения о передвижениях его сторонников, собирающих войска возле замка Осака. Кажется, Есинобу попытается вернуть себе столицу со всеми людьми, которых сможет убедить встать на сторону сегуна … нас будет трое к одному.

Эти слова вызвали в нем ужас. Значит, все еще не закончилось. Кеншин закрыл глаза и выдохнул.

– Вы бы позволили сему недостойному уйти, оставить восстание… даже когда вы это знали?

– Да, – ответил Кацура-сан.

Только одно слово, но оно так много значило. Не оглядываясь назад, Кеншин прошептал:

– Последняя битва.

– Сей недостойный привлек довольно много внимания, вернувшись вчера без своего вакидзаси, вот что я скажу, – пробормотал Кеншин вслух. – Макото был ужасно любопытен, он вел себя как полный кретин. И сегодня сей недостойный услышал сплетни о том, как кто-то видел Кацуру-сана, несущего на поясе вакидзаси сего недостойного. Люди продолжают задаваться вопросом, что это значит, вот так вот. Но как может сей недостойный объяснить им это? Нужно начинать с самого начала, а это слишком личная история, чтобы рассказывать, вот так вот.

Кеншин замолчал, думая об этом. Да, это была личная история, которая имела слишком много личного значения, чтобы кто-то посторонний мог ее правильно понять, но также он не был слишком уверен в том, почему Кацура-сан решил публично носить его клинок.

Действительно, было бы лучше, если бы его вакидзаси было не так легко узнать, но причудливые золотые украшения на ручке приковывали взгляд. Это приносило честь мастерству создателя, но в данном случае вызывало неудобные вопросы. На протяжении многих лет слишком много глаз видели, как хитокири Баттосай носил это бросающееся в глаза оружие, и, похоже, что тесные связи Кацуры-сана с ним не были секретом среди революционеров.

С другой стороны, мужчины в его подразделении не упустили то, что он пришел с женским танто на поясе, как будто в этом не было ничего необычного. Ну, Кеншин не мог легко носить его в кармане, и он не мог оставить ее кинжал где угодно. Его долгом был носить его сейчас.

– Сей недостойный провел все эти годы, думая, что твой танто потерян, вот что я скажу. Сей недостойный не обратил внимания, куда он делся после того дня в лесу преград, но теперь, когда он был отдан ему… – Кеншин сглотнул и взял клинок в руки. Он медленно вытащил его из ножен и прикоснулся пальцами к обнаженной стали. Нож был притуплен от неиспользования. Скорее всего, никто так и не заточил его после покупки.