My December (СИ)

Шаг к приближению неизбежного

Внутри все сжалось. Создавалось ощущение, что у парня все органы полезут наружу. Глаза нервно бегали от одного пожирателя к другому. Убийцы, чертовы убийцы.

— Давай же… — пробормотала Белла, указывая на посудину.

В голове отчаянно крутилось: “Не хочу. Прошу, умоляю! Оставьте меня!”. Мысли упаивали его, словно спиртное превращало человека в пьяного. Ноги мальчика шатались, и он пытался совладать в собой.

Просто мальчик.

Драко поднес кубок к губам, и, зажмурившись, сделал глоток. На вкус жидкость ничем не отличалась от крови - такая же солоновато-горькая. Малфой продолжал пить, перебарывая желание очистить желудок. Он весь напрягся, ожидая прилива боли, которая так и не наступала.

Напиток разливался по телу, делая его тяжелым. На секунду парню показалось, что он никогда не сможет ни двигаться, ни говорить, ни даже дышать. Он не мог шелохнуться - просто неподвижно стоял, сжимая в руке чашу.

— Tolle filium tenebris unus ex nobis factus est, Malfoy quidam… — шептал Волан-де-Морт, закрыв глаза, пока у его ног извивалась Нагайна.

С каждым словом стоять на ногах становилось труднее. Все вокруг было расплывчатым и неточным. Он почувствовал, как правая рука вся горит. Словно ожог убивает его, растягиваясь к самой глотке. Драко закричал, выронив кубок, который с грохотом ударился о мраморный пол.

Бум.

Слизеринец упал на колени, схватившись за пылающее запястье.

Бум.

Слезы скатывались по покрасневшим щекам, а из горла вырывались хрипы. Неземная боль заполнила каждый миллиметр тела. Малфой уже не думал - он кричал.

Ни одной жалкой мысли не осталось в его голове, была лишь та страшная пытка, на которую он пошел добровольно. Не было ни пожирателей, ни Гермионы, ни родителей. Только отчаянные крики, горячие слезы и мольба о том, чтобы это поскорее закончилось. Хотя Драко понимал, что это - только начало.

***

Девушка шла вдоль коридоров школы, чувствуя на себе любопытные взгляды учеников. Всем вдруг появилось до нее дело. Надо было поглазеть на бедную гриффиндорку, доставая своими сожалениями и расспросами.

Весь день она мечтала о том, чтобы поскорее убежать, закрыться в своей комнате и никого не видеть. Не слышать этого вечного: “Мне очень жаль… Я понимаю, как тебе тяжело”. Да ничего они не понимают, не понимают, какого чувствовать все это.

Гриффиндорка то дрожала от злости, то убегала в слезах, закрываясь в одной из кабинок в туалете плаксы Миртл. Слишком много плохого произошло за последнее время. Слишком даже для нее.

И самое ужасное, что никто не мог понять Гермиону. Никто, кроме Малфоя. А того она даже слушать не хотела, ни то, чтобы изливать душу. Драко был ходячим напоминанием об ошибках, которые она совершила. А их за последнее время было не мало.

Но сейчас гриффиндорку мало, что волновало. Она чувствовала себя опустошенной и разбитой - мертвой. Грейнджер знала, что виновата в случившемся с отцом, и это убивало ее. Эта чертова книга, которую она безжалостно разорвала, а затем кинула в камин, наблюдая, как пламя пожирает сухие страницы. Бумага горела - почти так же ярко, как и ее сердце.

Малфой был прав - девушка жалела о том, что сделала это, уничтожила вещь, из-за которой ее папа чуть не погиб. Он всегда был прав. Знал, как люди реагируют на те или иные вещи.

Неужели Гермиона настолько глупа, что думала, что вместе с той книгой и чувство вины обратится в пепел? Оно продолжало давить на нее, буквально уничтожать, заставляя все больше уходить в себя. И дурацкие страницы не помогли.

Девушке уже было все равно - жива она или нет. Хотелось просто перестать думать об этом, стереть все воспоминания, начать жизнь с чистого листа.

Да, она убегала от трудностей, была трусихой. Впервые в своей жизни она чувствовала себя настолько жалкой. Ничто даже близко не сравниться с тем, что Гермиона чувствовала в данный момент… Ни тогда, когда ее называли грязнокровкой, пустым местом, подстилкой Поттера, ни тогда, когда Малфой нагло использовал ее, а потом выкидывал. Никогда она не ощущала себя такой слабой… Нет, это все было пустяком.

Сможет ли Грейнджер когда-нибудь жить нормально, посмотреть в глаза родителем, перестать корить себя?..

Наверное, нет. Скорее всего.

Все было таким размытым. И прошлое, когда она была по-настоящему счастлива рядом со своими друзьями, когда просиживала часы в библиотеке, стараясь показать себя с лучшей стороны, высоко вздернув подбородок. И будущее, то, о котором Гермиона всегда мечтала: небольшая квартирка в каком-то тихом районе, любящий муж и пара ребятишек, везде сующих свой нос. Престижная работа в министерстве, спокойная и счастливая старость.

Казалось, что жизнь закончена, и эта боль в груди никогда не сможет исчезнуть. Это был тот момент, когда Гермионе не хотелось жить. Да, она вела себя, как эгоистка. Ведь мама - одна, с папой, а их дочери, которая виновата во всем - нет рядом. Она бросила их, свою семью. И они, вероятнее всего, никогда ее не простят.

Слезы защипали глаза, а во рту было неприятно сухо. Когда она в последний раз ела, пила? С того вечера гриффиндорка была словно одним из растений, которые упорядоченно растут в кабинете травологии. Голова трещала по швам, мир казался черно-белым, горло першило от жажды. Но это все сейчас было абсолютно неважно. Девушка утратила интерес ко всем и ко всему.

Больше не было домашних заданий, обязанностей старосты, шумящих первокурсников, первого снега, который едва запорошил землю, превращая ее в белоснежный ковер. Ничего.

Когда с тем, кто всегда был рядом с тобой, случается что-то ужасное, возникает чувство пустоты. И воспоминания об этом человеке кажутся пустыми и далекими, словно из прошлой жизни. Да ты и сам не тот, что был раньше, и такие привычные вещи больше не приносят радость, а только напоминают о той детской беспечности, что наполняла их всех много лет назад. Сейчас по Хогвартсу плелась не Грейнджер, а лишь ее бледный призрак.

— Гермиона! — окликнул девушку до боли знакомый голос.

— Эй! Герми! — раздался второй, чуть повыше.

Нехотя, гриффиндорка все же остановилась, тяжело вздохнув. Меньше всего ей сейчас хотелось заботы. Нет, не подумайте - она ценила преданность своих друзей, но любое упоминание о родителях причиняло ей неимоверную боль, словно в душу раз за разом глубоко вонзали остро-заточенный кинжал.

Грудь девушки тяжело вздымалась, она чуть ли не задыхалась. На бледной коже проступили уродливые пятна, руки были покрыты ссадинами, а лицо настолько осунулось, что скулы казались очерченными, почти квадратными.

Парни переглянулись, округлив глаза, в которых читался ужас и растерянность. Рон, слегка зажмурившись, почесал затылок, а Гарри засунул руки в карманы (чтобы скрыть волнение, которое было почти осязаемо), неловко опустив голову. Так, что подруга могла видеть лишь его черную макушку.

— Мы хотели поговорить с тобой, ну, знаешь… — рыжеволосый запнулся, явно не находя слов. А Поттер покраснел еще сильнее, явно пожалев о том, что они не отрепетировали то, что собирались сказать. — Ну… эм… после того, что случилось.

— Я не хочу говорить о том, что случилось, — проговорила Гермиона непривычно тихим, безжизненным голосом, будто горло ее было заложено грудой кирпичей.

— Рон и я… Мы просто хотели сказать, что мы все еще твои друзья. И мы рядом, прямо сейчас. Я понимаю тебя, как никто другой, и после того, что… — голос его дрогнул, а круглые очки, которые он тут же неуверенно поправил, спали с переносицы на кончик носа. — Случилось с твоим отцом, мы все должны держаться вмес…

— Не говори так, будто он мертв! Это не так! — прошипела девушка. Она качнулась в сторону, почувствовав острую боль в голове. Как же все надоело…

И в первые за много часов в ее карих глазах промелькнула настоящая ярость - челюсть была плотно сжата, а подбородок поднят высоко верх. Взгляд выражал столько обиды и злобы, что Гарри едва удержался от того, чтобы не сделать шаг назад.