Стон (СИ)

Но придет день, когда жажда иссякнет, когда страх за близких перестанет быть так силён, а желание покончить со всем, наоборот, будет неодолимо. Вот тогда и придет покой.

А сейчас — наплевать.

Эти полгода, которые, казалось бы, должны были тянуться медленно, долго и тягостно, промелькнули стремительной тенью. И только в день, когда Шерлок встретил его – того странного светловолосого парня, жизнь остановилась, упрямо не желая сдвигаться дальше даже на дюйм.

***

Разве такое возможно — заставить себя не думать? Конечно же, нет. Каждый день, просыпаясь, ты чувствуешь в горле чужеродное присутствие, огромный сухой комок, от которого сразу же начинаешь задыхаться. Это накопившиеся за ночь стоны безумной тоски: не любит, не любит, не любит. И никогда не полюбит.

И тебе не хочется жить, потому что ты больше не в силах быть нелюбимым. И хочется жить, потому что источник надежды ещё не иссяк, и каждый день ты начинаешь с него: прочищаешь горло от стонов и припадаешь к источнику — а вдруг?..

Он никому не нужен. Искалеченный, сломленный мальчик. Куда он в итоге придет? Сюда. В этот дом. К этой взорванной любовью груди. Прильнет, если не доверчиво, то хотя бы устало.

Господи, неужели такая ничтожная малость никогда не будет тобою послана?

Я увезу тебя отсюда, моя единственная мечта, и ты всё забудешь, и ты простишь того, кто не может жить без тебя, и любит так, как умеет. Будешь смотреть на меня и смеяться, пускай даже торжествующе, пускай даже зло. Я выдержу.

И плевать, что твоя плоть может так и остаться больной и слабой. Я люблю её даже такой – израненной, беззащитной. Я зацелую тебя, заласкаю, утоплю в своей нежности.

А потом ты научишься меня целовать. И этого будет вполне достаточно. Даже такому ненасытному зверю, как я.

Всё будет прекрасно, мой мальчик. Мой дорогой, мой любимый мальчик.

Ты покоришься если не мне, так Судьбе. Ведь можно, в конце концов, подружиться с Судьбой, а не бороться с ней слепо и безрассудно. Она лучше нас знает, кому и что предназначено, она порою жестокосердна, но неизменно мудра, и коли уж я увидел тебя тогда, несущегося вдаль темной прекрасной стрелой, значит, так хотела Она, значит, такую Она затеяла с нами игру.

А ты рвешься в сетях, ранишь себя до крови, и даже не знаешь, что не мои это сети. Не мои…

Ты засыпаешь рядом со мной, измученный собственной гордостью, собственным упрямым сопротивлением, но во сне ты дышишь спокойно и тихо, а иногда касаешься моего плеча. (Вчера, например, ты прижался к нему затылком – мягко, тепло…) В такие минуты источник бурлит и пенится, а я не могу дышать, так болезненно-сладко сжимается сердце, в котором остались только два места — для тебя и для крови.

Садерс давно уже был на грани, только грань эта все время менялась: либо на грани невероятного счастья, когда Шерлок сидел у камина и перебрасывался с ним короткими фразами (это означало для Садерса разговор – с тем, кого он любит так сильно), либо на грани полного краха, когда всё у того же камина Шерлок глухо молчал, вперив в огонь потускневший, безжизненный взгляд.

Но Садерс ещё не сдался.

И не собирался этого делать.

Если бы не тот горделивый старик! Он разрушил всю тщательно выстроенную систему покорения Шерлока.

После него стало источник почти иссяк.

Откуда он только взялся?!

Эд сразу же сообщил, что к Шерлоку подкатил «чужак».

— Дьявол, я отвернулся лишь на минуту!

— Спокойно, Эд, никакой трагедии. Не надо так сильно пугаться. Никто за это тебя не убьет. Что он?

— Шерлок? Допил вино…

— Чужак, Эд, чужак! Молод, красив?

— Старикашка. Прожженный гомик без роду и племени.

— Хорошо. Не мешай. Посмотрим…

…Утром мужчину вежливо пригласили в гости.

Он сразу всё понял: в такие машины сажают не для приятной прогулки. Но сопротивляться не стал. У каждого из «разбитых» однажды наступает предел безразличия.

Садерс встретил его очень радушно: коньяк, удобное кресло…

Старик рассмеялся.

— Последние почести? — весело спросил он хозяина дома. — Недурно. — Он пригубил коньяк. — Я сразу же догадался, что с этим парнем всё не так просто. Хастлер из него, как из меня сексуальный маньяк. Думаете, я не заметил, как взглянул на меня бармен? Ваш человек? Хм… Почему же он не остановил меня?

Садерс пожал плечами — что за вопрос? Кому я обязан отчетом?

— Я знал, что сильно рискую…

— Тогда зачем?

— Затем, что мое сердце дрожало, как заячий хвост, настолько желанен был этот мальчик. Я готов был заплатить остатками жизни за то, чтобы узнать вкус его языка. Тем более что жизнь штука тягостная, особенно, когда у тебя никого. И ничего. Полакомиться напоследок очень хотелось. Я даже подумал, у меня встанет впервые за десять лет. Жаль, но нет… Но сосать его бесподобно. Я не слишком откровенен и пошл?

Таким безумным было желание задушить его собственными руками! Сжать жилистую шею и с упоением слушать утешающий сердце хруст. Но остановиться было уже невозможно. Мазохистское желание слушать захлестнуло с такой силой, что противиться ему не имело смысла.

— Насколько бесподобно?

— Неужели не знаете? — очередная насмешка, удивленно-презрительный взгляд. — Он источает острый, лишающий разума запах, когда кончает.

— Кончает?

— Да… О, вы, я вижу, удивлены? Он корчился, вцепившись в собственный член, как дьявол в грешную душу. Он подвывал, как волчонок, дрожал и бился в моих руках. Его анус покраснел и расширился, набух от прилива крови… Я позабавил его одной из своих игрушек. Вы знаете, что он не против хороших игрушек? А потом я едва не захлебнулся спермой. Бедняжка, видимо, давно не кончал. Но было сладко…

— Ну, хватит!

— Как хотите.

Садерс медленно встал и на негнущихся, одеревенелых ногах направился к выходу. Как ему подумалось, умирать.

— Я вынужден вас покинуть. А вы… Пейте коньяк, отдыхайте. Вас отвезут.

Старик усмехнулся. Усмехнулся, облив с головы до ног презрением.

— Далеко ли?.. Встретимся в аду, прекрасный господин Неудача. Не удалось тебе его приручить? И не удастся, поверь человеку, который видел в этой жизни достаточно много.

Он жалок, он до смешного жалок! Преданный, трясущийся от желания и любви неудачник, стонущий от разрывающей боли дурак! Страшные подозрения мутили душу: его обманывают. Все эти ублюдки его обманывают! С каждым из них Шерлок кончил, с каждым из них наслаждался, извивался под ними, подлый вероломный червяк!

Сада трясло от бешенства и иссушающей разум ненависти.

Но увидев избитого Шерлока в собственной спальне, он от ужаса едва не сошел с ума. Боль нещадно скручивала его тело, словно каждый удар, каждый пинок по ребрам достался ему, и это его кровью залито было сейчас дорогое лицо.

Никогда и никому, кроме матери, Садерс не целовал рук. Шерлоку в тот вечер он готов был целовать даже ноги, лишь бы боль эта стала чуть-чуть слабее.

Ни разу потом Шерлок не напомнил ему об этом.

Гордый… Гордый и сломленный мальчик.

Хорошо, что сломленный. Плохо, что гордый.

Ну, ничего, со временем и гордость его станет только воспоминанием.

Садерс решил старика забыть. К черту! Не было его. Никогда не было.

А Шерлок есть.

У Сада столько терпения, что хватит на весь их гнилой, пропахший сыростью Лондон.

Но в тот вечер, когда Шерлок ушел из бара с невзрачным парнем, а потом позвонил и твердо сказал, что убьет за него любого, Садерс понял, что игра, от которой он оказывается зверски устал, наконец-то окончена, и что приза в этой игре ему не получить никогда.

Всё.

Это всё…

========== Глава 24 Джон ==========

Джон искалечен.

Каждая клетка его натренированного, сквозь адское пекло прошедшего тела наполнена болью. Что бы ни делал он, куда бы ни направлялся, пытаясь жить дальше или хотя бы делать вид, что живет, от боли не было никакого спасенья — она жгла, грызла, скреблась… Одним словом, вела себя по-хозяйски и покидать Джона, по-видимому, не собиралась.