Вас ожидают, мистер Шерлок (СИ)

— Ты в самом деле так думаешь? Что ж… Будем считать, что ты совсем не проснулся. Ничего не было, Джон. Ничего. Я и в самом деле выгляжу дураком. На сегодня наш ужин, увы, отменяется. Извини.

Джон сидел за пустым столом и смотрел прямо перед собой. Они что, снова поссорились? Снова квартира наполнится молчаливым холодом, и Шерлок будет скользить по ней равнодушным фантомом? Ну что за мать-перемать?

Вечер испорчен. Жизнь испорчена. И никакого просвета.

Но, как ни странно, утром Шерлок встретил его с улыбкой. Вежливая, дежурная, но всё же это была улыбка. От сердца, конечно, не отлегло, но вдохнулось чуть легче.

Джон повеселел и с энтузиазмом взялся за приготовление завтрака.

От завтрака Шерлок не отказался — жевал активно.

Расстались слегка натянуто, да, но в достаточной степени дружески. Мило.

И побежал день за днем — в привычной сутолоке событий, по устоявшимся правилам и законам.

Но черная кошка вилась у ног, ластилась невидимой тенью, не давая сблизиться с прежним теплом и прежней непринужденностью.

Теперь они и в самом деле были только соседями. Хорошими соседями — без ссор и взаимных претензий, без настойчивого грохота в дверь ванной комнаты («У меня есть шанс отлить, или это совершенно невыполнимо, мать твою? Ты там дрочишь, что ли?»), без обоюдных, милых сердцу подколок и шуточек.

Предупредительность и корректность — мечта совместного проживания. Не каждому так повезет.

*

Рано утром раздался звонок, и Джон едва не подпрыгнул от радости. Не может быть. Этого просто не может быть. На денек-другой — полюбоваться изменившимся Лондоном, а заодно и увидеться, — приехал, говоря языком Шерлока Холмса, его захолустный дружок. Друг беззаботного детства и озабоченной юности. Старина Ферди. Ферд Коллинз. Фердинанд Великолепный. Самый яркий мужчина их небольшого, мирного городка. Красавец, сластолюбец и сердцеед. Восхитительно сумасшедший. Охренительно привлекательный. Трижды женатый. Трижды разведенный. Свободный, как ветер, и такой же опьяняюще свежий. Улыбчивый, добродушный и всегда готовый к любым авантюрам.

Его нежданный приезд, а в большей степени — поспешный отъезд изменили жизнь Джона Ватсона навсегда.

========== Часть 11 ==========

На сообщение Джона о приезде лучшего друга Шерлок отреагировал равнодушно: бровь дернулась, губы дрогнули — вот и весь отклик. Но бурной радости Джон от него и не ждал.

— Надеюсь, твой лучший друг не собирается поселиться у нас?

У нас тепло тронуло сердце, но тон, с которым был задан вопрос, вызвал желание нахамить. Но желание Джон героически обуздал, лишь ответил подчеркнуто сухо:

— Надеюсь, что собирается.

Бровь снова взметнулась, губы изобразили нечто настолько невнятное, что Джон даже задумываться над этим не стал. Загадочные гримасы Шерлока Холмса можно изучать до скончания дней, и всё равно останется пяток-другой, никакой физиогномике не подвластный.

— Он кто?

— Самый прекрасный человек на Земле.

*

С Фердом Коллинзом Джон был знаком уже тысячу лет. Бесподобную тысячу лет. Незабываемую. Сколько событий она вместила, сколько дорогих сердцу воспоминаний.

Щенячьи годы с футболом и вестернами, мороженым, кока-колой и содранными коленками (и даже одним выбитым зубом), взбучками от родителей и беспричинным смехом — до икоты, до колик под ребрами. Голенастое взросление с ненавистными прыщами, порнографическими картинками и ночными поллюциями. С настоящим утренним стояком и желанием прикоснуться к себе по-взрослому, с оргазмами до изнеможения и пылающими от стыда ушами («Я гребаный онанист. Если отец узнает…»), но невозможностью остановить прорванную плотину. Мятежная юность с первыми и последними в жизни усами — жиденькой порослью, которой было отдано столько кропотливых стараний (волосок к волоску), на которую было вылито столько дешевого одеколона, и которая в минуту неожиданного прозрения была безжалостно уничтожена со стонами ужаса и отчаянного недоумения: «Какой же я, блядь, идиот! Как мог я носить на морде этот позор?!» Вечеринки и жаркие поцелуи со всеми подряд, лишь бы утолить проснувшийся и лишивший покоя голод падких на удовольствие губ. Безумное влечение к сорокалетней соседке и признание в этом мучительном сексуальном грехе бесшабашному Ферди («Да в чем проблема, дружище? Покажи ей свой член, и она твоя»). Учеба в Лондоне (Джон) и в Центральном Вашингтонском Университете (Ферди). Довольно длительная разлука и счастливое воссоединение в милой сердцу провинциальной глуши. Оба, не сговариваясь, вернулись в родной городок, не в силах разорвать связь, оказавшуюся нерушимой и вечной. Настоящая дружба с неизменной мужской солидарностью и искренней верой: я всегда на твоей стороне, даже если Господь плюнет в твою наглую рожу и презрительно отвернется.

Среди жизненных аксессуаров Джона Ватсона розовых очков отродясь не водилось. Воспринимая свое место под солнцем с немалой долей здорового реализма, он никогда не считал себя человеком успешным. Но Ферд Коллинз — другое дело. Успех был естественной составляющей его существа: бурливо несся по кровеносной системе, насыщая эритроциты веселой игристостью, гнездился в костях и суставах, придавая его величавой стати несгибаемости колосса. Грудная клетка Ферди шумно качала воздушный поток, поглощая и излучая частицы удачи, и потому рядом с ним даже воздух казался вкуснее и чище, и самая неосуществимая мечта приобретала абрис надежды. Каждому хотелось придвинуться чуточку ближе и окунуться в этот животворящий водоворот, а женщины тянулись к Ферду как подсолнухи к жарким лучам. Они приходили в его жизнь и постель, грелись, насыщаясь щедрыми ласками, а потом уходили, получив сладчайшую дозу и унося эти яркие вспышки в свои черно-белые будни. Никто не был в обиде — это же Ферди. Наш Фердинанд Великолепный. У кого есть моральное право удерживать его подле себя?

Правда, трем счастливицам это всё-таки удалось. Браки были недолгими, полными театральных страстей (ревность, рыдания, битая посуда), а последний и вовсе оказался трагичным: маленькая сучка Аннет взорвала благонравный городок тонким, аккуратным надрезом на бледном запястье. Ферд от ужаса чуть не умер, и, дождавшись полного выздоровления неблагодарной суицидницы, скоренько с ней развелся, на целых полгода погрузившись в глухой целибат. Он осунулся, подурнел, жаловался Джону на головную боль и импотенцию («Даже подрочить не тянет, представляешь?»), вяло ел, плохо спал. Одним словом, угасал на глазах, и только личная драма самого Джона вывела его из мрачного ступора.

Ферд оживился и накинулся на Джона с яростными упреками:

— Почему ты меня не слушал?! Сколько раз я намекал тебе, что эта жаба ищет тину погуще?

— Она не жаба. Она красивая женщина…

— … сиганувшая в чужую постель. Жаба. Самая настоящая прыгучая жаба. Чтоб ей захлебнуться.

Ферд оказался не только хорошим другом, но и здравомыслящим человеком. Именно он помог Джону пережить позорный матримониальный провал, вмиг позабыв собственные страдания и настойчиво вытаскивая его из омута безнадеги.

— Хватай свой член в охапку и беги из этой дыры, — сказал он в конечном итоге.

Джон кисло взглянул.

— А ты? Как ты тут без меня?

— Охренел? Неужели тебя в самом деле это волнует?

— Конечно. А как же иначе?

Ферд растроганно стиснул его понурые плечи.

— Спасибо, Джон. Обо мне не думай, я в полном порядке. Себя спасай.

Это было в самом деле очень своевременно и разумно. Дельный совет пришелся как нельзя кстати, и Джон воспользовался им в полной мере: спасся в квартире на Бейкер-стрит…

*

И вот Ферд Коллинз приехал, и это событие явилось для Джона настоящим Подарком Небес.

Выглядел он, как всегда, потрясающе: оправившись от супружеского удара, распрямил мощные крылья и вновь воспарил над миром горделивым, свободным орлом.

— Черт возьми, я и забыл, как зверски ты обаятелен и красив, — выдохнул Джон, увидев его на перроне. Яркого, цветущего, смуглоликого бога в длиннополом плаще и мягкой фетровой шляпе. С ослепительной улыбкой глумливого беса (о, миссис Хадсон, что бы вы на это сказали?) и ямочками на сытых, эластичных щеках.