Корни Гедониста (СИ)

У юного принца еще никогда не было столь могучего любовника. Трандуил чувствовал, как под горячей кожей Глорфинделя перекатываются мышцы, как напрягаются его сильные руки, привычные к оружию, а не к нежным прикосновениям. Даже сейчас, когда Глорфиндель содрогался от возбуждения и бормотал Трандуилу путаные признания, его ласки оставались восхитительно грубыми и прямолинейными. Он привычным движением поставил принца на четвереньки, сжал его ягодицы и развел их в стороны, наваливаясь на Трандуила всем своим великолепным тяжелым телом. И отдаваясь, раскрываясь навстречу члену Глорфинделя, Трандуил успел подумать, что и такое удовольствие — позволять любовнику наслаждаться тобою и ничего не делать в ответ — обладает своей прелестью.

Распаленный недавним поединком, Глорфиндель вбивался в юного принца с рычанием и восторженными криками — они эхом перекатывались по оружейной. Он сам насаживал Трандуила на свой член, с легкостью притягивая его за бедра — а Трандуил и не противился, смакуя новые ощущения. Ему нравилось отдаваться сильному, даже несколько бесцеремонному любовнику, полностью покоряться его власти. Глорфинделю не нужно было угождать, его любви не нужно было добиваться. Он не ждал от Трандуила ни сыновней почтительности, ни преклонения — он просто получал удовольствие и дарил удовольствие принцу. А в потемневших от времени щитах и старинных доспехах отражались и сливались воедино их возбужденные тела — повернув голову, Трандуил любовался бесчисленными отражениями, пока Глорфиндель, тихо выругавшись сквозь зубы, не навалился на Трандуила и не стал изливаться в него, с силой сжимая его бедра.

Шумно отфыркиваясь и отдуваясь, Глорфиндель повалился на спину.

— Вот так пофехтовали мы с тобой, Ороферион… — простонал он, с блаженным видом вправляя мокрый член обратно в штаны. — Уж и не знаю, что на меня нашло. Поглядел я, как ты мечом орудуешь… ну вылитый твой отец в юности… вот и накрыло меня. А ты чего затих, Ороферион? Уж не слишком ли я тебя отделал? — приоткрыв глаза, Глорфиндель обеспокоенно взглянул на Трандуила — и обнаружил, что тот всё еще возбужден. — А-а-а, так вот оно что, — улыбнулся Глорфиндель. Приподнявшись, он притянул Трандуила к себе и, привычно обхватив его член, принялся тереть его неторопливыми уверенными движениями. — А чего ж ты молчал? Ну, разгорячился я, выплеснул раньше времени — с кем не бывает. Но ты-то мог мне сказать: так, мол, и так, дядька Глорфиндель, битве конец, а орочье войско еще шебуршится, надо бы его успокоить. А? Верно я говорю? Ты ж гляди, как толкается, шельмец, — Глорфиндель любовно посмотрел на член Трандуила. — Длинный такой… Красивый… Прямо как у Орофера — один в один! Вспомнился мне тут один случай: выехали мы с твоим отцом орков пострелять. Весь день проскакали — ни одной вражьей морды не встретили. Тоскливо нам стало до смерти. Тут я и говорю Ороферу… Ого! Сколько ее у тебя! — то Трандуил, сжав обеими руками руку Глорфинделя, с громким стоном кончил ему в ладонь. Глорфиндель вытер руку о штаны. — Ну так вот, — продолжил он как ни в чем не бывало. — Остановились мы подкрепиться, а я и говорю: «Ну что, дружище Орофер, видать, не судьба нам сегодня орка завалить. Давай, что ли, друг друга завалим!» Друг друга завалим — ты понял, Ороферион? Ни одного орка не завалили — так друг друга завалим, ха-ха! Да ты, никак, спишь, малец? — Глорфиндель растерянно посмотрел на прильнувшего к нему принца. — Ну да ладно, потом дорасскажу, чем дело кончилось. А как отдохнешь маленько, позавтракаем — и уж тогда пофехтуем как следует, по-настоящему, — и Глорфиндель, без труда подхватив сонного Трандуила на руки, понес его в опочивальню.

========== 13. Путь домой ==========

Проводив Келеборна, король Орофер и его эльфы возвращались в родные леса. Они ехали долго, но вечер выдался ясный, свет заходящего солнца отражался от свежевыпавшего снега, и путники решили продвинуться еще немного прежде, чем разбить лагерь. Раскидистые дубы и высокие вязы обступали всадников. Вокруг царила тишина, лишь изредка слышались осторожные шаги оленей, мелькающих за деревьями. Солнце медленно опускалось за горизонт — его прощальные лучи окрашивали снег в нежно-розовый цвет. В воздухе кружились редкие снежинки. Эльфы из свиты короля тихо разговаривали друг с другом. Холодало, но Орофер, одетый в роскошный, подбитый серебристым мехом плащ, песцовую шапку и рукавицы, нисколько не мерз. Щурясь от летящих в глаза снежинок, он задумчиво смотрел на узоры света и тени на снежном покрове и вспоминал время, проведенное с Келеборном.

Орофер вспоминал их вечера в шатре, когда лагерь погружался в сон и снаружи доносились лишь голоса дозорных. Король-воитель, привыкший к обществу суровых воинов, Орофер прежде не знал прелести долгих, неспешных бесед; но слушая негромкую речь Келеборна, любуясь его неяркой, утонченной красотой, Орофер постепенно начинал понимать, отчего принц Трандуил так увлекся этим благородным лордом. Король видел, что Келеборн чем-то опечален, и догадывался, что ветреный Трандуил обидел его резким словом или необдуманным поступком; но Келеборн за всё время их пути никогда не заговаривал о принце, а Орофер не стал его расспрашивать.

Вместо этого Орофер просто проводил все вечера в его шатре, не настаивая на том, чтобы остаться на ночь: он подозревал, что это может оскорбить чуткого Келеборна. Лишь изредка он позволял себе едва заметно, будто бы нечаянно дотронуться до руки прекрасного лорда — и замечал, как тот трепещет от этих мимолетных прикосновений. Орофера забавляло его смущение. Великий лесной король всегда заполучал всё, что пожелает, но с Келеборном ему не хотелось спешить. Ему нравилась эта томительная неопределенность, эти взгляды украдкой, случайные касания, многозначительные фразы и долгое неловкое молчание, которое волновало куда больше, чем самые страстные признания в любви. Он угадывал, что Келеборн отчаянно хочет любить и ищет, кому отдать свое сердце — и Орофер с упоением разыгрывал любовь, с каждым днем всё больше увлекаясь своей новой игрой.

Он стал замечать, что его ранимый возлюбленный и вправду очень красив, пусть красота его прежде меркла рядом с ослепительным золотым сиянием Глорфинделя или цветением юного Трандуила; замечал, что кожа Келеборна подобна белому шелку, а волосы переливаются, как серебро или лунный свет; что его глаза, затененные пушистыми ресницами, прекрасны и переменчивы, как осеннее небо, а руки белей и нежней, чем руки самой прелестной девушки. Орофер слушал его голос и наслаждался самим его звучанием, и ловил его взгляд, и, втайне посмеиваясь над смятением Келеборна, накрывал ладонью его руку. Искушенный в постельных утехах, за долгую жизнь успевший познать бесчисленное множество любовников и любовниц, король Орофер теперь находил некое утонченное удовольствие в такой невинной — почти невинной — любви.

В день, когда Орофер должен был проститься с Келеборном, они впервые поцеловались. И сейчас, вспоминая, какими мягкими и податливыми были губы Келеборна и как вздрогнуло, напряглось, а после чутко затрепетало его тело, прильнув к телу Орофера, король с улыбкой думал о том, что ни один поцелуй еще не запомнился ему так ярко, как тот единственный, совсем короткий поцелуй в шатре Келеборна. И если б Ороферу (не приведи Эру!) пришлось выбирать из всех любовников лишь одного, он, несомненно, выбрал бы его, своего нежного возлюбленного.

Так думал Орофер, незаметно для самого себя задремывая в седле, — а королевский конь нес своего всадника ровно и бережно, точно чувствовал его настроение. «Вернусь во дворец — пошлю Келеборну подарок в память о нашей любви, — в полусне пообещал себе Орофер. — Что-нибудь такое же прекрасное и утонченное, как и он сам…» Тут король принялся перебирать в уме свои сокровища — и вскоре забыл о том, что хотел выбрать подарок для Келеборна. Да и сама его влюбленность постепенно становилась для Орофера всё тусклее и тусклее, как далекое воспоминание о незначительном событии прошлого.

Внезапно конь короля всхрапнул и остановился, нервно встряхивая головой. Другие лошади тоже забеспокоились: они топтались на месте, шумно втягивая ноздрями воздух, и не желали идти дальше. Погруженный в воспоминания, Орофер не заметил, как зашло солнце. По земле стелился туман, а в сумраке за деревьями проносились черные тени.