Мелания (СИ)

- Вот как? – отвечает Йен, фыркая и наконец-то глядя прямо на Микки. – Прошло два чертовых года, и все что ты хочешь мне сказать, это привет?

Микки неловко пожимает плечами.

- А какого ты хочешь, чтобы я сказал, чувак?

- Что-нибудь, твою мать, скажи что-нибудь, что даст мне хоть слабый намек на то, что творится в твоей голове, Микки.

Йен выглядит по-прежнему. Два чертовых года, а он выглядит по-прежнему. Веснушки на его носу побледнели, но Микки все равно видит их, и его волосы – чертово пламя – наполовину спрятанные под шапкой, и его щеки красные от мороза на улице, и его губы, они выглядят охуительно, так же как и раньше, и его глаза, такие глубокие. Микки смотрит прямо в них и чувствует, что пропадет в них навеки, если будет смотреть слишком долго. Два года, Йен выглядит по-прежнему, но Микки не чувствует по-прежнему.

- Мне очень жаль, – произносит он. Потому что прошло два чертовых года, и теперь он может это сказать. – Просто, черт… то, что случилось с нами, все это было какое-то чертово сумасшествие. Сейчас мы оба здесь, а я ведь думал, этого уже никогда не случится, так что просто глупо не сказать об этом, потому что это все, что я

хотел сказать. Прости, чувак, за все это дерьмо. Ты не заслужил такого.

Йен выглядит так чертовски шокировано, что Микки почти в восторге.

- Ну, мне тоже жаль, – отвечает он после долгого молчания. – Я думаю, два года могут на многое открыть глаза, потому что за это время я понял, что сбегать было неправильно. И знаешь, я обвинял тебя во многих дерьмовых вещах, которые не были твоей виной на самом деле, и было еще кое-что со мной, что делало все только хуже, так что прости, да.

Микки кивает, не уверенный в ответе, снова смотрит на Мэнди, которая по-прежнему нарочито не обращает внимания на них. Он делает глубокий вдох и салютует Йену бутылкой пива.

- Ладно, мне нужно возвращаться к ребенку, – говорит он. – Приятно было повидаться, мужик.

- Ага, – отвечает Йен, – мне тоже.

Затем он исчезает в своей комнате, а Микки возвращается к ребенку и Мэнди.

Она молчит, просто смотрит, как он сидит на диване, пьет пиво, усиленно делая вид, что ни черта не происходит. Потом, внезапно, сует малышке соску и куклу и садится рядом с Микки на диван. Он поднимает брови и ждет, что она скажет. Мэнди косится на закрытую дверь Йена, перед тем как открыть рот.

- Это не моя история, – начинает она, и Микки чувствует беспокойство. – Но, блядь, это неправильно, что ты не знаешь, я считаю, что ты должен знать. Если ты собираешься жить – ты понимаешь, здесь, сейчас. Если мы будем постоянно встречаться.

- Ну? – спрашивает он, окончательно запутавшись. Она продолжает молчать, кусает губы, взгляд бегает по комнате, пока она собирается с духом.

- По правде говоря, он не хочет, чтобы кто-нибудь знал, я не должна тебе говорить, – продолжает она после паузы, и кажется, что она разговаривает не с Микки, а сама с собой. – Он не говорил мне несколько месяцев, после того, как мы переехали сюда. Мы собирались в клуб, я увидела, как он принимает какие-то таблетки, подумала, что это спиды или какая-то другая хрень, и попросила его поделиться. Тогда все и открылось. Все это время он держал это в себе, справлялся, как мог.

- О чем, блядь, ты говоришь, Мэнди? – спрашивает Микки.

Он уже всерьез беспокоится. Мэнди не назвала имени, но есть только один человек, о котором она могла говорить, и ее голос звучит так, словно она собирается сообщить что-то плохое. Мэнди продолжает молчать, смотрит на него, потом кладет руку ему на колено, явно пытаясь таким образом успокоить его, и Микки, чувствует себя, так, как будто он чертова жена Йена, а Мэнди доктор, который собирается сообщить ему какие-то ужасные новости о нем.

- У него биполярное расстройство.

Эти слова значат для Микки НИЧЕГО, он не какой-нибудь чертов ученый или доктор. Он никогда не слышал его раньше и не знал бы, что думать, если бы не взгляд Мэнди, который говорит ему, что все очень, очень плохо.

- Что, – спрашивает он, замолкает, чтобы прочистить горло, продираясь сквозь туман беспокойства в своей голове. – Что, блядь, это значит?

- Маниакально-депрессивный психоз, Мик. Как у его матери. Сначала он полон энергии, безумных идей и вообще кажется счастливейшим парнем в мире, потом у него начинается депрессия, такая сильная, что он не может встать с постели, и это повторяется снова и снова. Он нормально чувствует себя, пока принимает лекарства, он был в порядке все то время, что мы здесь, по крайней мере, насколько я знаю. Он справляется с этим, но – черт – я по-прежнему считаю, что ты должен знать.

Микки проглатывает ком в горле, скребет грудь и оставляет руку на груди. Как раз над сердцем. Готовый поймать его, когда оно наконец-то выскочит из груди, потому что он чувствует, что это вот-вот произойдет.

- Когда это началось?

Мэнди бросает очередной взгляд на закрытую дверь Йена, потом поворачивается к Микки.

- Насколько я знаю, как раз перед тем, как он ушел в армию. Когда он вернулся, ему наконец-то поставили диагноз и назначили лечение, а потом мы двинули сюда.

И тут Микки вспоминает обо всем, что случилось два года назад, все, что привело Йена к депрессии, все, что свело Йена с ума. Вспоминает свою ногу у него на челюсти, свою руку, держащую руку Светланы у алтаря, вспоминает Тэрри и его угрозы, ребенка, которого не было, – и чувствует, что не может дышать.

- Это моя вина? – спрашивает он дрогнувшим голосом. Он просто не может найти другого объяснения, и Мэнди видит это, ее лицо нежное и печальное, рука сильнее сжимает его колено.

- Нет, Мик, это работает по-другому, – уверяет она его, наклоняется к нему ближе, кладет вторую руку ему на плечо и опирается на нее подбородком, прижимается к нему так, как не делала с тех пор, как они были детьми. Микки чертовски благодарен ей за это, потому что его трясет, и то, что Мэнди рядом, делает происходящее чуть менее ужасным. – Это генетическое заболевание, он унаследовал его от своей мамы, оно должно было начаться рано или поздно.

Это едва ли должно помочь Микки почувствовать себя лучше, но все же помогает, на одну сотую. Он глубоко вдыхает, содрогаясь всем телом, стараясь не думать о головокружении, стараясь думать, что делать дальше. Он и Йен не вместе, они даже не приятели, они не разговаривали два чертовых года, у него нет никакого права так беспокоиться, так расстраиваться, но – блядь. Это же Йен.

- И – и он в порядке? – уточняет Микки. – Его таблетки, он принимает их, и они помогают ему оставаться нормальным, таким, как он был раньше?

- Ну, – негромко говорит Мэнди куда-то ему в шею, – он принимает их, и они помогают ему держаться. И он не такой же, как был раньше. У него бывают перепады настроения, но он может с ними справиться, они не разрушают его жизнь, как если бы он не принимал таблетки. И это по-прежнему Йен. Я имею в виду, мы все изменились за два года, правда?

Не сразу, но Микки кивает. Он определенно изменился, нет сомнений. Мэнди тоже, сейчас она счастливее, веселее, менее агрессивная, чем раньше. Покинуть Чикаго определенно было хорошей идеей. Так что все в порядке. Йен изменился. Микки может это принять.

Он пытается придумать, что-нибудь еще, чтобы сказать Мэнди, но не может. У него в голове куча мала из мыслей, он одновременно думает о Йене и пытается не думать о Йене, уговаривает себя, что у него нет никаких прав думать о Йене, пытается понять, что за херня происходит с Йеном, хочет узнать все о Йене – чертовом психе, хочет узнать получше, что это такое, как это работает, насколько это плохо. У него не остается места внутри еще и для разговора с Мэнди.

К счастью, снаружи места достаточно, чтобы она могла обнять его. Ее щека по-прежнему прижимается к его плечу, он обнимает ее, и, кажется, она не против какое-то время посидеть в тишине.

Так они сидят, пока он не вспоминает, что ребенку пора спать, нужно сказать Мэнди до свиданья и идти домой.