Двадцать один год (СИ)

Не удержавшись, Лили снова разрыдалась.

Джеймс вернулся около четырех, впервые в жизни очень сосредоточенный. Лили кое-что постряпала, пока его ждала, но к еде он – тоже небывалый случай – не притронулся. Долго мерил шагами гостиную, тер подбородок. Лили не выдержала:

- Джеймс, как там все были? Где их похоронили? Как Сириус?

- Похоронили в Лондоне, - Джеймс прочистил горло.- Чтобы добираться легче было. Сириус… Мы договорились с ним дежурить по очереди. Так что в ночь я уйду – ничего, Лил? С тобой Хвост посидит.

Лили кивнула, подавляя разочарование. Конечно же, Джеймс сейчас нужнее Сириусу, чем ей. С Питером они хорошо посидят и попьют чаю, а потом она ему постелет в гостиной.

Джеймс между тем зло крутил вилку.

- Нет. Не могу! – он стукнул о столешницу. – Не могу я это понять, и все.

- Что не можешь? – тихо спросила Лили.

Муж дернул за дужку очков.

- Понять не могу… А, ну да, ты не знаешь… Дункан Маккиннон был нашим шпионом среди Пожирателей смерти.

Лии ахнула и прикрыла рот ладонью.

- Как? Погоди, но ведь Беренис…

- Да, Вэнсы ему все рассказали после её смерти – чтобы лихом не поминал. А он захотел отомстить и попросился в Орден. Причем сам же просил, чтобы его к ним внедрили: думал, так точнее вычислит, кто же над ней надругался. Его готовили долго – и Грюм, и лично Дамблдор…и вот такой прокол…

- Его вычислили и из-за него вырезали всю семью?

В памяти всплывало тонкое и грустное лицо Дункана, его узкие руки и печальная нежность в голосе.

- Тела-то не нашли, вот в чем дело, - Джеймс поджал под себя ногу.

- Но не думаешь же ты… - Лили недоговорила.

- Все может быть. Если сильно жить захочешь, все сделаешь.

Хотелось крикнуть, что Дункан на такое не способен, но Лили одернула себя: она, в сущности, почти не знала этого человека. Вечером Джеймс ушел, но почти одновременно явились Питер и Мери. Вместе они помянули Марлин и засиделись почти до полуночи.

Предположения Джеймса оказались правдивы. Месяц спустя в аврорат явился с повинной Дункан Маккиннон, живой и здоровый, хотя и постаревший разом лет на десять. Рассказ его, в принципе, лишь подтвердил то, о чем в Ордене уже догадывались: его разоблачили, заставили работать на Пожирателей, а когда темный Лорд остался его работой недоволен, приказали принять участие в убийстве собственной семьи. А вот до чего в Ордене не смогли додуматься, это до того, что Дункану пришлось на глазах у остальных преступников собственноручно убить Люси и Джилли: лишь при выполнении этого условия его оставили бы в живых. Он и убил, и некоторое время, когда он скрывался в доме Лестрейнджей, им владело полное отупение: он почти не помнил те дни. А потом отец, сестры и мачеха стали являться ему: и во сне приходили, и даже наяву он видел их силуэты за спинами новых товарищей. Муки совести пересилили страх за свою жизнь: Дункан сбежал и явился с повинной.

Лили новость ошарашила. Она ведь знала, что накануне вечером Дункан был в родительском доме, играл с Джилли в плюй-камни, сидел со всеми за одним столом…. И уже тогда думал о том, как выдаст их всех Пожирателям смерти? А может, размышлял, как ему удобнее будет убить мачеху и сестру? Во время боя он пообещал увести Люси и Джилли из дома, и они, безоружные, доверчиво шли за ним… И Марлин умерла, считая, что брат также погиб, защищая родных… Или в последний момент она все же увидела его среди Пожирателей смерти?

Лили сама толком не понимала, что чувствует. До сих пор было отчаянно жаль Марлин, жаль Люси и Джилли, доверившихся вероломному человеку, но почему-то Дункана было жаль не меньше. Она почему-то была уверена, что он искренне хотел наказать насильника своей невесты, что предательство далось ему нелегко, а убийство – тем более, и теперь его страдания столь велики, что приговор уже почти безразличен. В том, что суд будет к нему суров, никто не сомневался: сложно ожидать снисхождения к тому, кто предал свою сторону и свою семью. Пожалуй, Лили навестила бы его, если бы не беременность: соваться в Азкабан сейчас было безумием.

В последние месяцы перед родами Лили почти не приходилось скучать в одиночестве. То она выбиралась в Косой переулок вместе с Алисой – присмотреть вещи для будущих малышей. Лонгботомы наконец сняли домик в какой-то деревушке, несмотря на протесты свекрови – та утверждала, что после родов невестке никак не обойтись без её помощи. Чтобы как можно меньше в дальнейшем утруждать миссис Лонгботтом просьбами, Алиса заранее тренировалась мыть, кормить и пеленать ребенка, стирать пеленки и кипятить бутылочки, штудировала литературу о детских болезнях и труды по воспитанию детей, за которыми заглядывала в том числе в маггловские книжные магазины.

То приходил Сириус и помогал Джеймсу обустраивать детскую. Они что-то по сто раз переделывали, так что, заглядывая в комнату, Лили не узнавала её. Конечно, Сириус был выбран в крестные будущему ребенку, что Лили совершенно не удивило. А вот крестная… Мери вечно в разъездах по миру, с Алисой они все же не настолько близки. Ах, если бы Марлин была жива… Лили спешно давила слезы.

О Марлин помнили. Помнил Сириус, ходивший с темным и яростным лицом. Помнили подруги, при каждой встрече минуту молчавшие. Помнили остальные орденцы, ждавшие приговора её предателю-брату. Но все-таки Марлин никогда не вернется, а значит, крестной матери у ребенка Лили, видимо, не будет.

Еще заходила Батильда, расспрашивала о самочувствии, вспоминала, как её Маргарет носила Геллерта, и советовала то есть тертые яблоки, то до родов не стричь волосы: это считалось дурной приметой. Между делом она заканчивала свою историю о Дамблдоре: однажды она встретила его на кладбище, у могилы сестры и матери; они тогда долго говорили, и она словно бы отпустила свой гнев на него.

- Я поняла, что Геллерт, пока творил свои ужасные дела, был взрослым, - вздохнула старушка. – А значит, совершал он преступления по своей воле.

Лили кивала, изображая понимание, хотя на самом деле так и смогла поверить, что Дамблдор мог водить дружбу с Гриндевальдом.

Июль давался особенно тяжело. Тяжелый живот мешал спать, мешал завязывать шнурки. Передвигаться почти не было сил. Погода стояла душная, пот то и дело усеивал все тело, и Лили яростно мылась. К тому же побаливали ноги.

Но все-таки Лили ни за что на свете не отказалась бы от нынешнего состояния. Еще немного – и она родит ребенка, даст жизнь новому существу. Ребенок вечерами ворочался, и Лили, гладя живот, шепотом рассказывала, что она видит из окна. Часто Джеймс подсаживался, клал ей на живот руку и тоже слушал, как стучит пяточкой его сын или дочь.

Двадцать девятого Лили легла в больницу – по счастливому совпадению, положили её в палату к Алисе. Джеймс и Фрэнк сидели у них до самой ночи, покуда медсестра их не прогнала, но девушки еще долго махали им руками, стоя у окна.

Летней ночью не спалось то ли от духоты, то ли от волнения. Алиса вполголоса рассказывала Лили про раннее детство: как отец-астроном показывал ей в телескоп созвездия и рассказывал легенды, откуда взяты их названия, как мама рассказывала про Шекспира… Потом, стоя у окна, они пробовали рассмотреть созвездия на небе, но увидели, конечно, только Сириус.

Алиса родила на следующий день здорового и крупного мальчика. Её, правда, перевели в другую палату, служившей в Мунго чем-то вроде реанимации: роды прошли тяжело. К Лили снова пришел Джеймс, развлекал шутками. Пока не начало темнеть, а после его ухода она сразу легла спать, стараясь не думать, когда же ей придет черед. А черед ей пришел на следующий день.

…Было невероятно больно. Лили могла подумать, что её пытают Круциатусом, если бы врачи грубовато, но ободряюще не покрикивали на нее и если бы время от времени ей не смачивали губы водой.

- Голову вперед! Голову вперед выстави!

Лили, не понимая, зачем это, все-таки пыталась подчиниться, но боль снова опрокидывала. Еще, кажется, она кричала. Сама почему-то не слышала, просто потом хрипела пару недель.