Свободная вакансия (СИ)

Я скажу тебе то, что уже рассказал А. В ночь охоты я еще никогда не чувствовал себя настолько живым. Его убийство было… личным. Я задушил его голыми руками, и до последнего вдоха он сопротивлялся и смотрел мне в глаза. Мои руки дрожали еще двое суток, словно река жизни разбила во мне живой ключ, и меня потряхивало от некоего «откровения». Ты знаешь, я не особо верующий, но в ту ночь я открыл для себя культ жизни — великой, всемогущей и бесценной, и я чувствовал, как моя кожа горит под луной, будто под лучами солнца.

Будто я стал чем-то большим.

Знаю, звучит как бред сумасшедшего, но, ха-ха, я никогда и не был нормальным.

Да, нормальность определяется статистически ничем не выдающимися людьми. Или свиньями, как ты их называешь. Видишь, я слышу тебя на расстоянии, как будто ты сидишь рядом, или мы идем плечом к плечу. Слишком долго я был один, а потому это чувство — единения — новое для меня. Я не привык, что могу открыться хоть кому-то полностью, и меня не отвергнут. Что кто-то меня поймет.

Ты ведь тоже знаешь, каково это. Есть человеческую плоть в том числе.

Я все еще недалеко, так что можешь прислать письмо по прежнему адресу еще раз. Конечно, я сохраню твои письма, зачем бы я еще просил А. о помощи?

твой

Друг.

Я повторяю прежнее опять,

В одежде старой появляюсь снова.

И кажется, по имени назвать

Меня в стихах любое может слово.

Мой дорогой друг,

С детства нас учили не преступать законы Божьи. Нам показали табу — запрет на действия, которые приведут к сверхъестественному наказанию. Не убей. Не укради. Не ври. Не желай чужого. Не создай себе кумира.

Я преступил все. Чтобы выжить в этом мире, который создал бог, я преступил их все. Один за другим. Несмотря на то, где я родился и что со мной происходило, я всегда выбирал жизнь. Шаг за шагом во тьму, где она зародилась, где прозвучал ее первый крик, я прозрел, что никакой Бог человеку не нужен. Мы были созданы по его облику и подобию. Так чем мы хуже? Где молния с небес, которая должна пронзить меня, обратив тело в прах? Он не может? Или не хочет? Или ждет того, кто станет равным ему?

И кто станет равным мне?

Между нами могут быть тысячи километров, но это не преграда, когда мой разум говорит с твоим разумом напрямую. Я выбрал тебя, мой дорогой друг. Я могу направлять, советовать, нашептывать, но твой окончательный выбор за пределом моего влияния.

Освободись от остатков вины за отнятые жизни, они разбили твои цепи — поблагодари их. Теперь ты не просто большее, ты тот, чью тень я когда-то разглядел во тьме среди отчаянных строк. Среди шума других голосов твой голос тронул мое сердце. Было бы растратой не помочь столь прекрасному существу освободиться. Теперь ты по-настоящему свободен.

Перед тобой весь мир.

Лети же и не беспокойся обо мне. Со мной все будет порядке.

Лети, мой друг. Попутного ветра.

твой,

Г.

Ганнибал,

Довольно нечестно писать подобное, точно зная, что эти строки будут преследовать меня, как собственная тень, на задворках сознания. Что я буду…

Что я уже чувствую тебя рядом. Теперь я не один, никогда, даже в собственных мыслях.

О, я благодарен всем, кто погиб от моей руки. Поэтому я пишу из Огайо, где Элиот — тот самый Ангел Смерти, наконец-то, с моей небольшой помощью вознесся к небесам. Перед смертью он сказал: «Я вижу, кто ты есть, и не смогу помочь тебе. Никто не сможет. Пути назад нет.» Я видел себя его глазами, мое лицо пылало, но этот огонь никак не был связан с божественным.

Перед смертью Элиот рассказал мне о себе. Ему диагностировали рак мозга тогда же, когда я болел энцефалитом. Он любил рыбачить. Любил свою жену, но она оставила его наедине с тьмой. Он решил бороться так же, как и я, охотясь за чудовищами. Он был рад, что в конце своего пути он был не один.

Мне остается только желать такого конца. Ганнибал, будет ли странно, если я скажу, что перед смертью хотел бы увидеть тебя хотя бы раз? Что моя кровь на твоих руках — то, что снилось мне последние недели? Ты ведь тоже видел это. Моя кровь на твоем лице. Смешанная с твоей собственной.

Знаешь, что самое странное? Я понятия не имею, стал бы я сопротивляться.

твой

Друг.

Мой дорогой,

Несмотря на всю мою любовь к шекспировской литературе, я все же надеюсь на менее драматичное воссоединение, если уж нам когда-нибудь выпадет шанс организовать личную встречу.

И если уж совсем серьезно, я настаиваю на том, чтобы ты даже не думал в этом направлении. Место моего заточения, хоть и не отвечает моим вкусовым предпочтениям, хорошо охраняется, и я слишком хорошо тебя знаю — наставить пистолет на невинного человека вывернется тебе боком, боюсь, твоя рука дрогнет, а я не готов так быстро с тобой попрощаться. И уж тем более впервые увидеть твое лицо на фотографии возле посмертной статьи.

Поэтому, будь добр, береги себя для более удачного стечения обстоятельств.

Я ни в коем случае не сомневаюсь в твоих отцовских способностях. Уверен, ты позаботишься об Абигейл, и лишь предлагаю любую помощь, которую могу предоставить. Ты против нашего с ней общения? Если да, то я, уважая твое мнение, прекращу нашу переписку. К моему сожалению, ибо мне уже давно не удавалось поговорить со столь молодым, восприимчивым и открытым для знаний умом. Мне не нужно объяснять причины, твоего нежелания будет вполне достаточно.

Будь это в моих силах, я бы дал тебе гораздо больше. Тебе не пришлось бы даже просить.

Хотя, должен признать, эта часть нашего общения доставляет мне много удовольствия.

Как насчет подарка? Ко мне заходили из ФБР, спрашивали о новом маньяке, чье МО, как им показалось, схоже с моим. Они нашли окровавленного мужчину в отеле, здесь, в Балтиморе, лежащим в ванной. Но, судя по следам после операции, убийца точно не собирался его убивать. Возможно, не рассчитал дозу анестезии, и его жертва очнулась раньше. Швы неаккуратные, большая потеря крови — работа студента, не более. Думаю, он работает на одной из частных скорых в городе, ты легко сможешь его найти.

Мне нравится думать, что ты будешь где-то неподалеку.

искренне твой,

Г.

1 октября 1981 год

Целую неделю лил дождь, и только к четвергу, наконец, вылезло солнце. Темно-коричневый бьюик GTX держался на дороге хорошо, движок кашлянул лишь пару раз, но стоило Уиллу заправиться 85-ым, как тот сразу набрал мощности. Ричмонд встретил его зелеными лугами, парками и странной смесью стилей архитектуры: от федеральных зданий, больше похожих на прибежище агрессивных республиканцев, до римских колоннад.

Первым делом он купил в магазине телефонную карточку и телефонный справочник и расположился в ресторане с амбициозным названием «У Рузвельта». Под горячий ароматный кофе и свежие булочки с корицей Уилл пролистал справочник до нужной буквы. Стокфилдов в городе проживало шесть человек, и у троих из них были инициалы на Д. По одному номеру ответила женщина, оказавшаяся Джессикой Стокфилд, очень милой домохозяйкой, которой он наплел про купоны на починку машины. По другому — Дэвид Стокфилд, семидесятилетний бывший морской пехотинец, пославший Уилла без долгих предисловий к «ебаной матери». Третий телефон не ответил. Он поблагодарил за телефон баристу кафе и ушел к машине.

«Валлей Сайд Драйв, 1308» гласила надпись на почтовом ящике возле двухэтажного дома. Белые стены, красная наклонная крыша, дом располагался на откосе возле лесополосы, и на дверной звонок дверь никто не открыл, так что Уилл оставил машину на соседней улице и вернулся к дому, на этот раз под прикрытием деревьев.

Он открыл заднюю дверь с помощью лома и, сняв туфли и спрятав их в сумку, огляделся. Количество зеркал поражало, этот парень просто обожал смотреть на себя — в каждой комнате, в ванной, даже в спальне. Одежда в ящиках была сложена аккуратно, и Уилл одобрительно хмыкнул. На прикроватной тумбочке лежал ежедневник. Уилл подцепил угол и открыл на закладке.

Четверг — обед с Луизой.