Белые камелии (СИ)

Новинки и продолжение на сайте библиотеки https://www.litmir.me

========== 1 ==========

Желание понять — это попытка вернуть то, что ты потерял.

Питер Хёг «Снежное чувство Смиллы» ©.

— Чес? Чес, ты слышишь меня?! — кричал Константин, схватив за плечи почти что бездыханное тело своего таксиста. Да, довольно хорошо его помотало: конкретно влепило в потолок, потом упал на пол, потом снова о потолок и вновь на пол. Должно быть, пару переломов обеспечено. Понимая, что держать в сознании Чеса уже невозможно, Джон подхватил его на руки (хотя и не без труда) и понёс, кряхтя и пыхтя, до машины. Он чувствовал, что нельзя медлить ни минуты — иначе пропал его водитель навсегда. Константин уже там, в той проклятой многоэтажке, считал его нежильцом (до сих пор не хотел вспоминать, с каким леденеющим сердцем наблюдал за изворотами и подбрасываниями Креймера), но, когда сумел сам вернуться с того света, обнаружил, что мальчишка ещё дышит. Слабо, но дышит. И сердце, сквозь наверняка поломанные рёбра, бьётся нечасто и глухо. Но бьётся. Тогда он понял, что, если не спасёт Чеса, сам пойдёт вслед за ним. Просто сегодня он решил, что это его долг. Долг спасти ещё живого человека. И Джон хотел определённо удачи в этом деле; о другом исходе он старался не думать, в душе зная, сколь это по-детски.

Он бежал до машины как проклятый, как ошпаренный, ничего не видя, кроме бледного, всего в ссадинах лица Чеса и его машины впереди, в каких-то ничтожных десятках метров. Сквозь ливень ничего нельзя было разобрать, но Константин видел этот нервирующий обыкновенно, но теперь будто спасительный жёлтый цвет и бежал на него. Всё время сквозь шлепки ногами по глубоким лужам он прислушивался к дыханию, к сердцебиению Креймера, в доли мгновения сделав свой слух ничем не отличающимся от слуха гениального музыканта. На сдавленный глупый шёпот «Чес, очнись» тот не отвечал, откинув голову назад и приоткрыв свои обкусанные губы. Джон держал его осторожно, стараясь не бежать, хотя и нужно было, и удерживая его в ровном горизонтальном положении. Он был далеко не хирургом, но даже со стороны, вспоминая то, что случилось, он с каким-то доселе не испытанным волнением понимал, что здорово пострадала грудная клетка и — довольно, но не сильно — должен был пострадать позвоночник. Про множественные переломы во всех местах он не думал, ибо это мелочи. Константин боялся, кабы не вышло чего серьёзного с позвоночником, потому и нёс очень аккуратно.

Наконец это дурацкое такси. Ногой Джон открыл заднюю дверь и стал весьма осторожно класть Креймера на сиденье, стараясь максимум распрямить ему спину. Уложив, он начал поспешно пристёгивать его ремнями, чтобы не дай бог тот не свалился при резком торможении. Делая это, он судорожно перебирал в памяти адреса ближайших больниц, желательно хороших. Потому что Чес ему нужен был живым. Когда наконец Константин пристегнул его, то, задержавшись около его лица, тихо произнёс:

— Живи, Креймер, только живи! Это сейчас единственная, мать твою, задача! — он уже не помнил, сколько было в его голосе злости (почему-то на самого себя), сколько горечи, сколько яркого, неоспоримого желания и вместе с тем растерянности, и сколько безумной надежды. Он не помнил, но знал точно, что всё это как-то в тот момент странно перемешалось — не только в словах, но и в голове. Впервые в жизни мысли запутались в клубок; не давали их распутать узелки «А что, если…». Джон уже устал себя укорять. Но понимал, что всё это, по-хорошему, только из-за него. Правда, Константин ещё не совсем дал вогнать себя в бездну самоуничижения — всё-таки, Креймер не умер. Но постоянно он сам только и ходил по краю этой пропасти, готовый даже хоть сейчас туда провалиться.

Джон завёл машину, до этого успев достать ключ из кармана Чеса, и газанул; жёлтое, размазанное сквозь пелену дождя пятно резко соскочило с места и стало быстро перетекать вперёд. Константин в первое время не мог перестать каждую минуту смотреть на своего водителя и прислушиваться к его дыханию сквозь нестерпимый шум мотора. Он, правда, потом понял, что это не очень хорошая идея, ибо если машина врежется по его неосторожности, то вероятность Креймера выжить (и так низкая) станет ещё ниже. Джон, смеясь сам над собой, кое-как заставил себя смириться с мыслью, что от его взглядов Чесу не станет лучше. Хотя, как и всегда в таких случаях, хотелось нагло заявить, что это неправда; отбросив панику, впервые в жизни настигшую его (что-то сегодня всё впервые), он уже решил, в какую больницу повезёт своего таксиста, и выстроил маршрут. Благо, на дворе была кромешная ночь, значит, дороги свободны. Константин выруливал на очередные трассы, шоссе, на, казалось, бесчисленное количество улочек, оплетающих город словно артерии, и старался на поворотах снижать скорость; иногда, на светофорах, Константин с радостью оборачивался и смотрел на всё не приходившего в сознание Чеса. Собственно, вероятность этого была мала — после стольких ударов и сам он с удовольствием бы полежал без сознания. А этот… ему ни разу в жизни ещё не приходилось дышать в лицо смерти! Чес, немного наивное создание, ещё и жизни не понял, уж куда там до смерти! Так думал Джон, иногда проводя пальцем по его щеке и не переставая шептать «Живи, сукин сын, живи. Только живи…»

Будучи весь на нервах, Константин не выдавал этого внешне; правда, внутренняя нервозность порой хуже внешней. Мысли быстро и как будто в лихорадке проносились в его голове, ни на секунду там не задерживаясь, глаза беспрестанно искали в зеркале заднего вида отражение Креймера, слух цеплялся только за его едва слышное дыхание, слабевшее с каждой минутой, пальцы неосознанно крепко держались за твёрдый, тёплый руль, руки будто сами знали, куда сворачивать, а ноги тоже, казалось, умышленно верно жали в нужное время на газ и на тормоз; сам обладатель этих исключительных частей тела был сейчас будто не здесь, не в водительском сидении, а на заднем, рядом со своим Чесом. У него самого было такое чувство, что он прилип к нему каким-то своим существованием и сейчас ещё сидел там. Там, а не здесь. Впрочем, узнай кто его мысли — сразу бы почли за сумасшедшего. И от этого звания Джон, в общем-то, и не отказывался: он был на грани срыва в безумие. Почему? Наверное, слишком глупый и смешной вопрос.

Люди, их весёлые, пьяные, раздражённые, грустные, разъярённые лица проносились со всех сторон; свет всех цветов радуги бил в глаза отовсюду — светофоры, фонари, подсветки, светодиодные табло — всё смешалось в какую-то красивую, яркую, но бессмысленную картину; путь до больницы казался близок, но эти паутины развязок, проезды по узким улочкам, целые пять минут в какой-то всё же попавшейся пробке на мосту заставили Константина изрядно поматериться; дождь залил всю машину — снаружи по корпусу стекали целые водопады, — и даже внутри, на коврике, оказалась целая лужа; то, что творилось вне машины, было каким-то ужасом — ливни обрушились на город, погребая под толщей своей воды асфальты, дороги, превращая их в огромные озёра; капли смачно стучали о крышу, а дворники, работавшие ежесекундно, едва успевали очищать стекло от потоков. Джон был на пределе — всё это, казалось ему, и этот поработивший всё дождь, и эти лужи, и эти люди, все, все люди без исключения, и фонарные столбы с пробками — всё это мешало ему проехать и довезти Чеса быстрее до нужной ему больницы. Полотно неба разрезали лезвия молний каждую минуту; грома Джон не слышал и не хотел слышать, хотя, кажется, он мог бы оглушить его и в машине. Он запутался и совсем потерялся в своих тревожных мыслях о Креймере — как по теме, так и не по теме.

Лучше ему, ясное дело, не стало. Константин вырулил на дорогу, с правой стороны которой в километре от начала виднелось светлое здание с горящими окошками и, видимо, кипящей внутри жизнью. Финишная прямая. Глянув ещё раз на слегка побледневшего Чеса, он надавил на газ и в две секунды разогнался до скорости, в два раза большей разрешённой здесь. Джон безбожно нарушал правила: обгонял, ехал по встречке, раз чуть не сбил пешехода. Но ему было, честно, всё равно, глубоко плевать на происходящее, на штрафы, на лишение прав — главная сейчас цель его заключалась в парнишке, лежащем позади. Когда оставалось ещё немного, он вдруг как будто услышал что-то сквозь «стекло» напряжённой тишины в салоне, какие-то обрывки, звуки… Наконец звуки чётко сложились в слова, и он разобрал «Джон… Джон…» Его как льдом окатило. Константин не смел обернуться, а лишь глазком заметил, как ресницы на слишком бледном лице стали подрагивать, а иссохшие губы двигаться.