К заоблачному озеру

Окрашенная утренним солнцем, резко выделялась его изрезанная трещинами, непокрытая снегом мраморная вершина.

— Кан-Тоо ^[18]! Хан-Тенгри! — закричал я, поспешно одеваясь.

Сухорецкий и Гусев были уже на ногах. Установив фотоаппарат, Сухорецкий снимал панораму хребта. Гусев рассматривал в бинокль вершину.

— Ну, как? Возьмем? — спрашивал я его, волнуясь. — Доберемся?

Валентин ничего не ответил, отдал мне бинокль и пошел к Николаю Николаевичу.

Сейчас же после чая на большом камне собралось совещание.

— Ну вот и забрались за озеро, — сказал Сухорецкий. — Сидим на самом настоящем белом пятне. Ни нога, ни рука тут ничья не бывала. Теперь договоримся о дальнейшем.

Он разложил свои записи, попросил Горцева подтащить мешки с продуктами и безмен.

Мы внимательно слушали его сообщение. На озере потеряли вместо двух дней по плану — четыре. Продуктов мало. Сколько займет путь по леднику до фирнового бассейна — неизвестно. Куда приведет этот путь — тоже вопрос темный.

Экспедиция должна снять карту ледника, дать его описание, изучить озеро, обследовать склоны Хан-Тенгри и взойти на вершину Повелителя Духов.

— Откуда думаете начать съемку, Николай Николаевич? — спросил Сухорецкий.

— Правильнее всего отсюда. Но это труднее. Впрочем, если мне будет кто-нибудь помогать, я справлюсь.

Сухорецкий кивнул головой и принялся излагать свой план. Часть людей пойдет как можно быстрее вперед, к верховьям ледника. В пути будет оставлять, как предполагалось и раньше, продукты для топографической группы и на обратный путь. Добравшись до подножия, начнет после небольшого отдыха восхождение. Приход топографов, идущих налегке к подножию, должен совпасть с окончанием восхождения. Вся экспедиция форсированным маршем возвратится вниз, перейдет озеро и спустится в долину.

— А сколько дней понадобится для съемки? — спросил Сорокин. Загрубский выразительно пожал плечами.

— Если б мы с вами могли сказать, какую площадь нужно заснять и какой предстоит маршрут, — сказал он.

— Маршрут трудный, площадь 350–400 квадратных километров, протяженность ледника 30–40 километров. Сами понимаете, что это только по догадке, приблизительно, — поспешно прибавил Сухорецкий. Загрубский что-то прикидывал в уме.

— Дней пятнадцать, если буду работать один.

— Мы за это время съедим все продукты, — вставил испуганно Шекланов.

— Если мне кто-нибудь будет помогать, смогу уложиться в десять дней, — продолжал Загрубский, — работать придется от зари и до зари…

— Я оставляю с вами Горцева.

— Мне помощь нужна не только физическая, — угрюмо отозвался Николай Николаевич, выкраивая из потертой газеты угол для козьей ножки.

— А если мы уйдем вперед и вернемся к вам после восхождения? — раздался очень тихий и спокойный голос Гусева. — Вы пока начнете, а мы присоединимся потом…

Я посмотрел на Гусева. Он лежал на боку, скрестив ноги. Серые стеганые штаны, особым манером подвернуты шерстяные носки, штормовая куртка, накинутая на широкие крепкие плечи, — как успокаивающе действовала на меня эта знакомая фигура в самые опасные минуты!

Я знал его так, как можно узнать человека только в окопах или в горах.

Теперь он был сильно взволнован, и я отлично понимал причину его душевного состояния.

Валентин, как всякий архитектор-планировщик, хорошо разбирался в инструментальной съемке. Он был единственным человеком, на которого Сухорецкий мог возложить ответственность за безопасность Загрубского и выполнение топографических работ.

Николай Николаевич тоже знал это. Он курил и хрипло откашливался, не говоря ни слова.

— Если бы еще на пять-шесть дней запасов, — сказал я тоскливо.

— Ах, проклятые трусы! — закричал Шекланов, словно ужаленный моим напоминанием. — Столько хороших продуктов осталось из-за них на скале…

Сухорецкий сидел, уставившись в свой дневник, словно пытаясь найти в нем решение вопроса.

Гусев, не отрываясь, смотрел на вершину Хан-Тенгри. Потратить столько сил, перенести столько лишений и опасностей, чтобы теперь, когда цель так близка, отказаться от всего. Кто же решится предложить ему оставаться?

— Валентин, мне нужно с тобой посоветоваться, — сказал, наконец, Сухорецкий.

— Не надо, — резко ответил Валентин и быстро вскочил на ноги. — Я остаюсь с Николаем Николаевичем. Выделяйте провиант…

Он схватил первый попавшийся ледоруб и большими шагами, почти бегом, направился вверх по ущелью.

Николай Николаевич тоже встал.

— Валентин Федорович! Подождите минутку! — закричал он ему вслед. Но Валентин уже скрылся за большим валуном.

Николай Николаевич швырнул недокуренную самокрутку.

— Я один останусь, товарищ Сухорецкий, — сказал он решительно. — Ну, повожусь подольше. Георгий Николаевич поможет мне…

Сухорецкий посмотрел ему в глаза.

— Мы и так слишком многим рискуем, Николай Николаевич, — сказал он сухим, официальным голосом. — Вы знаете, сколько стоила экспедиция и как ждут от нас результатов съемки. Гусев останется с вами. Подождите меня немного, я сейчас вернусь.

Он поднялся и неторопливыми длинными шагами двинулся за Гусевым.

— Шекланов, Илья! — крикнул он через плечо. — Начинайте дележку.

Мне сразу опротивело все на свете — и ледник, и Хан-Тенгри, и озеро. Я отчетливо представлял себе, как будет волноваться за нас Валентин, как тоскливо потянутся эти десять дней. Тяжело будет ему, если наша попытка не удастся, и омрачена будет радость в случае успеха.

Я закрыл глаза и попытался себе представить подъем по склону. С фотографической точностью вырисовывалась передо мной фигура Валентина с накинутой поверх рюкзака штормовой курткой. Попробовал поставить силой воображения чью-нибудь другую фигуру — нет, ничего не выходит, все расплывается.

— Может быть и мне остаться? — мелькнула нехорошая мысль. — Без Валентина опасности возрастают на добрых пятьдесят процентов.

Из-за камней показались возвращающиеся Сухорецкий и Гусев. Становилось жарко. Сухорецкий снял свою ватную куртку и накинул ее на плечи.

Ну что же вы не складываетесь? — спросил меня Гусев. — Каждый час дорог.

Я ничего ему не ответил. Он отвел глаза, вздохнул и опустился на камень.

— Ну, может быть, поговорим о восхождении? — спросил Сухорецкий. — Говори, Илья.

— Скверно будет без Валентина, — сказал я.

— Тебя не об этом спрашивают. — Сухорецкий нахмурился.

— Ну, а не об этом, так не знаю о чем…

— Ты, Сорокин?

— Я уже решил, — торопливо сказал Сорокин. — Во что бы то ни стало Хан-Тенгри должен быть покорен.

— Фу ты, до чего пышная фигура… — сказал Загрубский, подмигивая мне одним глазом.

— Шекланов? — вопросительно окликнул Сухорецкий.

Молчание. Удобно устроившись на рюкзаке с галетами, пригретый солнышком, Олимпий мирно спал. Шесть кулаков разом ткнулись ему в ребра.

Он сладко зевнул и сел, потягиваясь.

— Что ты хочешь сказать относительно восхождения? — спросил его под общий смех Сухорецкий.

— Отчего же, можно взойти, — снисходительным басом пророкотал Шекланов.

— Ну, Валентин, нам пора укладываться, — сказал Сухорецкий, протягивая ему свою широкую костлявую руку с длинными пальцами. — А вы, Николай Николаевич, принимайтесь за дело.

Лагерь закопошился. Снова на раскинутой клеенке выросли кучками «стукачи», сахар, мешочки с крупой.

Сухорецкий сам занялся дележом.

Ко мне подошел Загрубский.

— Товарищ Рыжов, мы сейчас начинаем провешивать Иныльчек. Не пойдете ли вы с Валентином? Будем измерять скорость течения льда.

— Шутите, Николай Николаевич? — удивился Горцев. — Разве это возможно?

— И даже очень… Вот сейчас в два счета это сделаем. Только сумеете ли вы перебраться через весь ледник на тот берег? — спросил меня Николай Николаевич.

— Попробуем…

Мы оделись, взяли ледорубы, кошки, веревку и подошли к Загрубскому.