К заоблачному озеру

Наконец, показалось солнце. От моих вещей повалил пар. Дожидаться, пока они совсем просохнут, я не стал. Забрав пустые рюкзаки, мы с Сорокиным отправились к первому лагерю. Знакомство с маршрутом и яркие маркировочные листки бумаги ускорили наш путь.

Через два часа мы очутились внизу. Заваленные камнями, под клеенкой лежали продукты на обратную дорогу и все лишние вещи. «Не трогать!» — было написано рукой Гусева на прижатой камнем бумажке. Те вещи, которые нам предстояло захватить, были сложены отдельно.

Торопясь наверстать упущенное время, мы, не отдыхая, набили рюкзаки и, бросив прощальный взгляд на береговую скалу, тронулись в обратный путь.

— Эй, Илья! Кто-то кричит! — сказал мне Сорокин, когда мы были уже возле камней.

— Снится тебе, — не оборачиваясь, ответил я.

— Да погоди ты, не топай! Ясно слышу — кричит кто-то.

Я остановился, прислушиваясь. Да, теперь я тоже отчетливо слышал крик.

Маленькая фигурка быстро спускалась с береговой скалы. Но кто это?

Мы сбросили с плеч мешки и стали вглядываться.

— Кто же это может быть? — говорил Сорокин. — Неужели Орусбай? Может быть, с лошадьми что-нибудь случилось? Вот проклятье — очки забыл…

Это был Горцев. Теперь уже ясно видна была его складная крепкая фигура и белая киргизская войлочная шляпа.

Мы, недоумевая, пошли ему навстречу. Горцев тяжело дышал и вытирал пот с загорелого лба.

— Товарищ Рыжов, не могу уйти… Я всю ночь не спал, мучился, язви его… Ну как же, думаю, я товарищей бросил? Как же я своему сыну в глаза погляжу? Ну, думаю, если суждено умирать, так умру честным человеком… Вот и вернулся. А тут гляжу утром вас никого нет. Неужели, думаю, что-нибудь случилось? Прямо извелся весь…

Мы были счастливы. Так приятно было видеть, что мы не ошиблись в этом человеке, что он будет делить с нами все трудности пути.

— Все живы и здоровы, Георгий Николаевич, — сказал я, обнимая его. Вот обрадуются ребята!

— А как там Николай Николаевич? Как дорога? — торопливо расспрашивал Горцев, набивая свой рюкзак вещами. — Лодку здесь оставим?

— Куда там с лодкой! — сказал Сорокин. — Зря ее, подлую, волокли в такую даль.

Благополучно перевалив через скалу, мы подошли к месту ночлега.

Никто еще не возвращался за второй партией груза.

Мы заранее предвкушали изумление товарищей от встречи с Горцевым. В несколько приемов втащили оставшиеся вещи довольно высоко на скалы. Здесь, со стороны ущелья, они были изрезаны, а местами каменные плиты лежали, как кровельные черепицы — одна на другой. Усталые, мы устроились в тени скалы. Здесь на нас неожиданно натолкнулся запыхавшийся Гусев.

Он чуть не вывихнул руку Горцеву, приветствуя его возвращение. Исхудавшее и загорелое лицо Валентина было по-необычному взволнованно. Глаза возбужденно блестели.

— Кажется, появилась чистая вода, — сказал он нам. — Лодку! Лодку тащить надо!

Наконец, все вещи были у расщелины. За время, которое понадобилось нам, чтобы перенести сюда продукты и снаряжение, Сухорецкий успел определить место переправы и вбить несколько костылей.

«Рыжая скала» оказалась самым скверным из всего, что я до сих пор в своей жизни видал. Пришлось связаться, оберегая каждый шаг товарища. Рюкзаки во многих местах подтаскивали на веревках. С каждым шагом мы поднимались все выше и выше над озером. Несколько раз Сухорецкий пытался спуститься ниже. Но древний ледник, проходивший здесь много тысячелетий тому назад, обточил и загладил скалы. Не было ни малейшей надежды на благополучный переход по этим каменным «зализам». Поэтому мы ползли все выше, преодолевая скалу метр за метром.

И вот, когда мы вышли к середине озера и во всей своей дикой красоте открылись перед нами ущелья северного берега и зеркальная поверхность чистой воды, — дорогу преградила глубокая расщелина.

Мы находились в это время приблизительно на высоте 300 метров над озером. Сухорецкий попытался подняться еще выше, думая, что, может быть, там замкнется каменная пасть. Но ему удалось найти лишь место, где расщелина немного сужалась. Это место казалось наиболее удобным для переправы, потому что около него мы обнаружили небольшую площадку. Кроме того, противоположный край трещины несколько понижался.

Измученные переходом по скале, мы сидели под большим камнем какого-то удивительного коричневого оттенка. Камень этот предохранял нас от камней, непрерывно летевших вниз.

Сорокин нашел в изобилии окись магния и теперь раздумывал — сумели бы люди добывать золото, если бы оно здесь оказалось, или оставили бы его в земле.

Никто не знал, как пойдем дальше. Усталость притупила всякий интерес к этому.

Сухорецкий позвал Валентина. Посовещавшись, они окликнули Шекланова и быстро связались самой прочной из наших трех кокосовых веревок. В скалу над головой Гусев вбил самый надежный из скальных крючьев и пропустил веревку сквозь кольцо карабина. Сухорецкий надел скальные башмаки, сбросил всю стеснявшую одежду и отошел к краю маленькой площадки перед расщелиной.

— Что это он? Что он делает? — испуганно схватив меня за рукав, спрашивал Горцев, только теперь заметивший эти приготовления.

Сухорецкий, взяв в руку ледоруб, поправил веревочную петлю и, разбежавшись, прыгнул.

Гусев плавно отдал ему вслед веревку.

— Хорошо! — весело крикнул Сухорецкий. Он упал довольно далеко от каменного края трещины и теперь подтягивал к себе слабину веревки, на которую Гусев подвязал молоток и крючья.

— Давай следующего! — крикнул он, забив крюк и привязавшись к нему.

— Пойдешь, Илья? — спросил меня Валентин.

— Дай собраться с духом…

Я поежился.

— Тогда Али. А ты иди сюда, страхуй.

Шекланов, вытянув шею, заглянул вниз.

— Брр! Неприятно! — прогудел он, стараясь выглядеть как можно бодрее. — И скажи на милость, мой обычный результат прыжка в длину — шесть метров двадцать, почему же эти гнусные два метра так мне на нервы действуют?

— Давай, давай! — торопил Гусев.

— Широка-а-а страна моя родная! — оглушительно завопил Шекланов. — Много-о-о-о в ней лесов, полей и рек…

Удивительная у него была привычка. Он мне сам потом в ней признался. В минуты опасности у него появлялась потребность громко петь.

Голос у него был очень сильный и довольно приятный. Но слуха — никакого. Особенно в такие минуты, когда пение заменяло ему боевое завывание наших предков.

Валентин привязался ко второму крюку, который я вбил в небольшую трещину. Я сел рядом с ним, надежно упершись ногами в выступ скалы.

Шекланов бросил платок на том месте, где думал дать толчок ногами и, подмигнув мне, сказал:

— Следи за «планкой»!

Потом он отошел, разбежался и прыгнул, легко подняв над пропастью восемьдесят пять своих килограммов.

Сухорецкий стоял наготове и ловко подхватил его под руку.

— Нельзя ли как-нибудь иначе? — спросил Николай Николаевич. Насчет прыжков я не особенный мастак.

Он нервно курил свою неизменную козью ножку.

— Знаете, в 1913 году я в гимназии получил звание чемпиона по прыжкам. Но срок, понимаете ли, довольно большой для потери квалификации.

Однако он прыгнул довольно удачно, упав на руки. За ним — Горцев и я. На карабине очень быстро перекинули все рюкзаки. Оставались Сорокин и Гусев. Сорокин стоял в стороне, не отводя расширенных глаз от края расщелины.

— Иди сюда, обвязывайся, — резко сказал ему Валентин.

Сорокин молча покачал головой.

Ну что там такое? — нетерпеливо закричал Сухорецкий.

Гусев подошел с веревкой к Сорокину. Но тот судорожно отмахнулся.

— Иначе нельзя, — сказал ему Валентин. — Пустяковое дело. Когда сдавал на значок ГТО, ты в два раза дальше прыгал.

— Нет… — выдавил, наконец, из пересохшего горла Сорокин.

— Да ведь мы тебя удержим свободно. Смотри: один конец будет на той стороне у Шекланова и Суха. А другой я пропускаю через карабин — вот гляди. Неужели, ты думаешь, не удержим?