К заоблачному озеру

Крутизна его заставила наших товарищей выбить в этой неверной земле ступеньки. Идущий впереди сильно ударял кованым носком в податливую почву. Так образовались довольно сносные ступени. Каждый из поднимающихся должен был их на ходу углублять и подправлять.

Наверху кипела работа. Шекланов ледорубом вырыл площадку, на которой можно было уложить наши мешки. На всякий случай, он привязывал их к вбитому в скалу скальному крюку. Только сбросив свой мешок, я смог хорошенько осмотреться.

Мы поднялись над ледником на 100–120 метров.

Совершенно отчетливо видно было теперь, как могучий Южный Иныльчек, выплывая из-за скал «броненосца», направляет свое неподвижное течение вниз, в долину, и в то же время одним потоком поворачивает круто навстречу северному рукаву.

Наконец-то мы увидели и озеро! Оно лежало холодное и недоступное, окруженное с севера и юга гигантскими горными хребтами, а с востока и запада — толщей векового льда. Причудливой формы неподвижные айсберги усеивали его поверхность.

Широкие полыньи в эту минуту были ярко-голубого цвета. Равнодушно отражали они покрытые снегом горы и легкие облака, рождавшиеся у их вершины.

У берегов, где скалы обрывались стеной, вода казалась еще более холодной и таинственной. Образуя лагуну, озеро входило в ущелье под нашими ногами. Но чистая вода у выхода из лагуны была наглухо загромождена льдом.

Ущелье поднималось вверх крутой каменной осыпью. Снега отсюда мы не видели, однако по опыту прошлого года я хорошо знал, что ожидает нас на перевале.

Положение показалось мне безнадежным. Но Сухорецкий деятельно распоряжался устройством бивака, сличал номера вьюков со своими записками в тетради. Гусев внимательно изучал в бинокль противоположный склон ущелья. Николай Николаевич, сверившись с часами Сухорецкого, как всегда, вытащил пращевидный термометр и сосредоточенно принялся его раскручивать. Ничто не могло нарушить расписания его ежедневных метеорологических наблюдений.

Когда Сухорецкий, Гусев и Шекланов спустились вниз, к заливу, было уже два часа. Они долго пили воду у маленького ручейка, выбегавшего из-под камня, затем, посоветовавшись, разделились и начали подъем.

Валентин своим ровным шагом пошел вверх к гребню, изредка останавливаясь и поджидая Шекланова. Сухорецкий направился к противоположному скалистому склону ущелья.

Наконец, мы устали следить в бинокль за их фигурами и принялись готовиться к ночлегу. Пришлось вырыть еще две площадки, чтобы ночью во время сна не скатиться вниз. Просто поставить палатку на таком склоне было невозможно.

Я предложил начать переправку вещей по лагуне, но Горцев остановил меня.

— Зря это. Они все равно вернутся. Разве вы не видите, что здесь нет никакого пути. Уж поверьте мне, товарищ Рыжов.

Акимхан злобно засмеялся.

— Теке, пожалуй, еще прошел бы, — сказал он молчаливому своему приятелю.

Николай Николаевич достал анероиды, сличил их.

— Три тысячи шестьсот метров над уровнем моря, — сказал он мне. — Знаете, вот этот вид сверху ставит перед нами много очень серьезных вопросов.

— А какие вопросы, Николай Николаевич?

Загрубский не спеша скрутил новую козью ножку.

— Ну, первый и самый основной — это изучение Северного Иныльчека. Тут задачи обычные для всякого ледника — ширина, толщина, скорость течения — отступающий ли он или наступающий, примерный его возраст. Все это довольно просто определить. А вот насчет длины ледника — тут, братец вы мой, загвоздка. Сливается ли он с Южным Иныльчеком или обрывается у озера? Движется ли озеро вниз вместе с ледником или стоит на месте? Почему оно не уходит вниз, в долину? Почему поворачивает к озеру часть Южного Иныльчека? А тут вот эти айсберги — стоят ли они неподвижно или плавают? Может быть, это только возвышенные части ледника, покрытые в летние месяцы водой? Вот поглядите-ка на наше «белое пятно». Ведь оно черным-черно. По всему видно, что там кончается морена. Откуда же эти белые, как сахар, льды в воде? Тут, знаете, голову поломать придется. Обязательно нужно на лед идти, — закончил он решительно свою речь и протянул мне бинокль.

— Обязательно, обязательно, — ворчливо повторил Сорокин. — Вместо вашего гробика с мензулой можно было бы двадцать кило образцов захватить. Я вот нашел вчера на морене несколько осколочков! Понимаете — всюду сланцы, а тут вдруг розоватый мрамор. Может быть эти осколки со склонов Хан-Тенгри? Я как подумаю, что не удастся туда пройти, начинаю всех вас ненавидеть. Альпенштоки, восходители… Дороги найти не могут…

— Ну ладно, ладно, — примирительно сказал Загрубский. — Мензулу бросим, будем таскать ваш булыжник. Дайте только сделать съемку. Вы представьте себе, что это значит — снять карту целого района, где до сих пор никогда ни одна живая душа не бывала. А? Ни одна душа! — Николай Николаевич с особым удовольствием повторил несколько раз последние слова:

— Ни одна душа!

Мельком я посмотрел на носильщиков. Они напряженно прислушивались к нашему разговору.

Вдруг со стороны ледника раздался все усиливающийся грохот.

— Смотрите, смотрите! — закричал Горцев.

Мы, разом вскочив на ноги, увидели необыкновенное зрелище.

Белоснежные серраксы Южного Иныльчека — причудливые ледяные фигуры, образовавшиеся под влиянием ветра, солнца и давления льда, — валились в клубах снежной пыли один на другой. Так валят ребята костяшки домино, поставленные гуськом.

Расстояние до места крушения ледяных глыб было довольно большое, и поэтому мы видели сперва, как бесшумно валился ледяной конус, и только через некоторое время, отдаваясь далеко в ущелье, доносился до нас тяжелый грохот.

Природа работала здесь по своему расписанию. Рано утром с восходом солнца начиналось таяние ледников, возникали бесчисленные потоки и ручейки, нагревались моренные камни, примерзшие ко льду.

Многоголосое журчание воды раздавалось тогда со всех сторон, все усиливаясь, по мере того, как восходило солнце. Со звонким цоканьем летели маленькие камешки — один, другой, потом, высоко подпрыгивая, откуда-нибудь с вершины катился большой обломок, увлекая за собой целую каменную стаю.

Днем, когда жара достигала своего предела, голоса ручьев становились все громче, в трещины низвергались «громкокипящие» водопады, валились оттаявшие ледниковые столы и серраксы, а потом из какого-нибудь ущелья с ревом выкатывался грязевой силь, клубясь, спускались со снеговых вершин лавины, проваливались в утробу ледника многотонные валуны морен.

Весь этот шум резко ослабевал, как только на солнце наползали большие тучи.

Вечером постепенно замирали ручьи, затихал ледник и только с выветренных каменистых склонов неслись, словно пущенные чьей-то озорной рукой, обломки породы.

Наступала ночь, но ни на минуту не прекращала природа свой неустанный труд. Замерзая в ледниковых трещинах, вода со страшной силой разрывала вековую толщу ледника, неожиданные обвалы обрушивали в ущелья и долины тысячи пудов снега и льда.

Каким маленьким и беспомощным должен чувствовать себя человек, не понимающий этих могучих явлений природы!

Ежедневно в четыре-пять часов дня снизу из долины сильный порывистый ветер гнал вверх по леднику туман и снеговые тучи.

На склонах гор эти тучи, проходя, оставляли резко очерченный белый след. Ветер скоро стихал, и снова воцарялась ясная, спокойная погода.

Этот вихрь впервые был описан Мерцбахером. Наши экспедиции вот уже в течение трех лет отмечали постоянство, с которым он появляется в определенные часы.

Почти всегда ветер приносил с собой мглу — мельчайшую лёссовую пыль.

Киргизы называли такую мглу «бос-шамал» — пыльный ветер.

Кто-то еще в прошлом году пустил в ход шутку, что это дует на советских путешественников сам покойный немец, недовольный тем, что нашлись люди, забравшиеся на Тянь-Шань дальше, чем он.

Отсюда и появилась в обиходе фраза: «дует папаша Мерцбахер».