Эсхит. Нерыцарский Роман (СИ)

...Я отпустил вольно пастись коня, а сам, привязав на спину свой необычный арбалетище с тремя стрелами, начал карабкаться по стене, оказавшейся не такой уж отвесной и гладкой: на её поверхности выделялось множество, шероховатостей, выступов и щелей, попадались также мелкие и большие углубления, и даже существенно вместительные ниши, где вполне свободно мог бы поместиться человек. Пара подобных ниш послужила хорошим убежищем, когда мне необходимо было немного передохнуть и восстановить быстро тающие силы, ведь изнуряющее восхождение длилось весь световой день --- благо июньский день долгий. Не буду описывать, как я, словно неловкий паук, лез по стене, как один раз даже сорвался, хорошо, что точно прямо подо мной торчал широкий выступ, и я сумел зацепиться за него и удержаться от дальнейшего падения вниз. Но что бы там не происходило, уже в сумерках я достиг вершины и, наскоро перевалив через неё, полный нетерпения, хотел тут же спускаться в Долину, но нагрянувшая безлунная ночь скрыла от меня возможность что-то разглядеть, и тогда мне пришлось заночевать прямо там, наверху.

Я еле дождался рассвета, и как только солнечные лучи низвели ночной мрак в небытие, потрясённый и оцепеневший от открывшегося вида, я ощутил такой неимоверно бескрайний восторг, такую нечеловеческую радость, что почудилось, что я сошёл с ума и я уже не я, а некий бестелесный дух, обитающий в невидимой стране блаженных. Я бегом спустился вниз --- склон со стороны Долины был не такой крутой, и по нему шагалось вполне легко --- и попал в такое умопомрачительное великолепие, что едва не умер от счастья. Красота, представшая передо мной, казалась невообразимой, ни с чем, существующим на земле прежде мною виденным её невозможно было сравнить: удивительные, с роскошной зелёной кроной деревья, нежная до боли, мягкая трава, диковинные, никогда не увядающие разнообразные, не повторяющие один другого, цветы, звонко бьющие горные ключи, с волшебной, прозрачной водой. Я воспел в своём сердце тот день, когда родился: я стал первым из людей, попавшим в Райскую Долину, и теперь моё имя будет в одном ряду с именами бессмертных героев минувшего. Только необходимо, чтобы это Чудесное место стало достоянием всех, я должен подарить его людям, шептал я, упиваясь навалившимся счастьем. Но я скоро забыл о своём намерении: я беспечно шатался по всей Долине, пил кристальную воду из ручьёв --- я выпил её столько, что, наверное, время остановилось для меня на тысячу лет, и я, как ни жутко это звучит, видимо, почти бессмертен. Умереть своей собственной смертью, кажется, мне не суждено ещё очень долго, и если не погибну в каком-нибудь бою, на какой-нибудь войне, то буду жить до тех пор, когда надоест, а этого, надеюсь, не случится никогда. Так же я ел вкуснейшие плоды, правда, плоды не с тех деревьев, что возвращают молодость --- я и так пока достаточно молод --- а с тех, что дают блаженное насыщение и которые невозможно переесть, сколько бы вы их не съели, всегда будет в меру.

Так я бродил по Райской Долине, пребывая в беспрерывном наслаждении, неопределённое количество дней, а, может, недель или месяцев. Или вообще нисколько времени не прошло, ведь оно прекратило для меня существовать, несмотря на бег времени для других, я всегда буду в одном единственном, своём собственном, существующим лишь для меня мгновении? Но не тогда я об этом задумался --- тогда я вообще ни о чём не думал...

И в один из таких распрекрасных и расчудесных дней я вдруг совершенно неожиданно наткнулся на совершенно забытого мною великана: он гороподобной тушей лежал вдоль прохода, ногами наружу, а головой в Долину. Я, пережив наплывшую волну стыда, тут же вспомнил о своём предназначении (установленного мной самому себе) осчастливить людей, открыв им вход в этот земной рай. Азарт охотника разгорелся в моей душе, словно сухостой в жаркий полдень, я отыскал давно потерянный и забытый арбалет и стрелы и, уйдя подальше вглубь Долины, снова поднялся на вершину горной гряды. Там я взвёл свой неповторимый самострел и двинулся в направлении стража Долины, а когда добрался до края гряды, в том месте, где она прерывалась, чтобы образовать проход, великан по-прежнему валялся навзничь и безмятежно спал, как обычный безгрешный человек с чистой совестью. Я подробно разглядел его в тот момент, более мерзостного и непотребного урода не рождалось ещё на свете: его огромный, бородавчатый носище напоминал гнойный нарыв, готовый вот-вот лопнуть, его кривой рот походил на просёлочную дорогу с разбитой колеёй после трёх недель беспрерывных дождей, его покатый лоб и бугристые щёки отдавали сизоватой синевой могильного склепа, торчащий щетинистый подбородок (интересно, какой такой немыслимой бритвой он брился?) изображал холм, покрытый засохшим вереском. А его глубокие глазницы были настолько разными, что могло принадлежать двум совершенно разным великанам: правая выглядела как обычно --- в ней покоился обычный глаз с опущенным веком спящего человека, а вот левая казалось такой, словно в ней случилась жестокая битва безобразных карликов, и её следы в виде бесчисленных вздувшихся шрамов остались всюду. Может быть, подумал я, кто-то до меня в глубокой древности догадался победить чудовище, лишив его зрения, но сил и удачи хватило смельчаку лишь на один глаз? Что ж, тем проще будет мне справиться с одноглазым великаном.

Я бы мог долго так пялиться на него, настолько завораживающе притягательным выглядело его ни на что не похожее уродство, но он, возможно, почуяв чужое присутствие, вдруг распахнул свой здоровый глаз и несколько раз проморгнулся, немного пожевал, смачно причмокивая, толстыми губами, разминая их и затих, то ли над чем-то размышляя, то ли просто любуясь синим, безоблачным небом. Вот такой расслабленный он мне и нужен был. Я установил арбалет и прицелился --- я не торопился, я ждал, когда прицел и глаз наверняка сойдутся в одной точке. Но самострел, наклоненный отвесно вниз на вытянутых руках, из-за его чудовищных размеров никак не удавалось удержать настолько жёстко, чтобы выстрел не получился бы пустым. Очень долго мне никак не удавалось поймать момент, когда я был бы уверен точно, что пущенная стрела попадёт прямиком в цель, руки, плечи и спина онемели настолько, что казались деревянными. Но великанское отродье само помогло мне --- гигантский уродец начал вставать: он, шумно вздохнув, упёрся, сжав кулаки, грязными локтями в землю и медленно поднялся верхней частью туловища, сев на свой толстый зад, потом согнул ноги в коленях, встал во весь рост и повернулся лицом в мою сторону --- его единственное око очутилось как раз на уровне верхнего края скалы. Я мгновенно перевёл арбалет в прямое положение --- никакой дрожи больше не оставалось в моих руках --- быстро поймал в прицел огромный, великанский зрачок (я только успел заметить, как он стремительно сузился от неподдельного удивления) и, нажав пальцем на спуск, заставил сработать механизм: стрела, тонко взвизгнув, метнулась прочь. Миг, и она, пробив со стеклянным треском оболочку, вошла внутрь уродского глаза, растворившись в нём навсегда, и через образовавшуюся дыру выстрелил поток освободившейся крови. Сначала поток был словно горный ручей, но, усиливаясь и разрастаясь, обернулся бурной рекой, кипящим и клокочущим водопадом, точнее, кровепадом, если можно так сказать, и нестерпимое количество, настоящее море красной жидкости залило всё вокруг...

Великан от унизительной боли, от злобной досады, от беспредельного отчаяния, поднял страшный, потрясающе убийственный рёв, подобный рёву 10 тысячи раненных носорогов, от немыслимого звука его голоса поднялся неимоверный, сбивающий с ног любого, ветер. Но ничто не дрогнуло во мне: укрывшись за выступом, я твёрдой рукой достал из поясной сумки вторую стрелу и опять зарядил арбалет и, резвым зайцем выскочив из-за камня, выпустил стрелу, попав великану точно в горло чуть пониже подбородка. И новая, ещё более мощная струя тёмной крови, словно прорвав запруду, непреодолимо хлынула вовне, урод тут же заглох --- только натужное шипение и глухое мычание, перемежавшиеся с жалобными стонами мог он теперь издавать.