Страхолюдие(СИ)

Теперь Аливарес. - Доктор взял графа за руку и, увлекая за собой, скрылся за ближайшей дверью.

Когда же он вскорости вернулся - отрапортовал: - Я уложил беднягу в постель: от Луиджи сейчас мало проку.

Ну, голубушки, теперь вы. Думаю, в следующей комнате вам будет удобно.

Засецкая категорически запротестовала: - Вы что!? Боже упаси! Мы сами там не останемся, ни при каких обстоятельствах.

- Да не волнуйтесь вы так. - Тилобиа отобрал у режиссера топорик, а ему вручил свою кочергу. - Я лично буду караулить здесь, под вашей дверью, до утра. Можете на меня положиться: в ваши покои не проскочит даже мышь.

Глубоко вздохнув, с некоторым обречением, Засецкая согласилась.

Обернувшись к мужчинам, доктор подбоченился. - Ну-с, джентльмены, а вы чего ждете? Смелее отправляйтесь вниз. - Теперь он смотрел на Засецкую. - Пойдемте сударыня, я лично осмотрю опочивальню.

Просторная спальня оказалась выполненной в добротном, но изящном стиле времен Людовика XII. Основными приоритетами тут служили резное красное дерево, и бархатная вуаль мягких тканей. У окна, как бы исполняя дифирамбический этюд, громоздилась гигантская пышная кровать, с точеными стойками и тюлевым балдахином небесного цвета. Это царское ложе выглядело таким монументальным и пышным, что казалось в нем можно утонуть как в трясине. Элегантный секретер, в паре с изящным цветастым пуфиком, как нельзя кстати дополняли роскошный ансамбль из двух низких, широких кресел и такого же диванчика, обитых кроваво бордовым стеганым велюром. Чуть поодаль присутствовал еще один, на сей раз более габаритных размеров диван - обнимая своими, аристократически изогнутыми подлокотниками с дюжину маленьких серебристых подушечек. Из дальнего, затененного угла спальни он лукаво поблескивал золотом богатой парчи; весь окруженный французскими жардиньерками, наполненными свежими розами. Большой плательный шкаф, обитый рыжим маркизетом, по своим формам напоминал сказочную тыкву: на своих кривых ножках он раскорячился в самом начале противоположной стены, всю остальную часть которой занимала эмблема Людовика XII - дикобраз с торчащими в разные стороны иглами.

Не выпуская из рук топорик и подсвечник, Тилобиа сию минуту убедился, что окно - на чьем подоконнике, в изящных горшочках произрастали пурпурные пеларгонии и бело-синие лобелии - надежно заперто изнутри. Тем паче фурнитура из красной меди не давала повода усомниться в своей компетентности.

- Вот видите, все просто превосходно. Никакого окказионализма стрястись не должно. - Он сунул резак подмышку и рукой несколько раз надавил на мягкие перины кровати. - На этом экстравагантном ложе вам хватит места с избытком. А вот здесь, - доктор указал на секретер, - наблюдаются свечи и спички... если понадобятся.

В изнеможении Сарра плюхнулась прямо на покрывала и в блаженстве потянулась.

- Да-а, тут душновато. - Заметила Засецкая.

- Тем не менее, сударыня, открывать окна не следует.

- Что же, попытаемся уснуть так.

- Это более благоразумно. - Откланявшись, Тилобиа скрылся за дверью.

В опочивальне восторжествовала тишина и покой. Полумрак, рассеиваясь сквозь окно лунным мерцанием, создавал ощущение долгожданного умиротворения и услады. Еще некоторое время Засецкая постояла у окна. Ничего, кроме воссоединения верхушек пальм со звездным небом разглядеть не удалось. Она легла. Тихо посапывала дочь. Закрыв глаза, баронесса стала слушать тишину. Впрочем, идеальной, как говорят гробовой, тишины не было: рядом сопела Сарра, в коридоре топал Тилобиа. Доктор прохаживался у дверей, под собственное озвучивание одного из сочинений Глюка.

Засецкая уже успела задремать, она уже окунулась в дурманящий туман царствия снов, как вдруг, приглушенный храп девочки вернул сознание в явь. Засецкая открыла глаза, напрягла слух - в коридоре теперь было тихо. Она подняла голову над подушкой, и обнаружила, что под дверью сочится узкая полоска света.

- Ах, Антонио, наверняка сидит под стеночкой и видит сладкие сны.

Внезапно, ее чуть заметная улыбка слетела с уст, словно согнанная порывом ветра.

"Странно, я никогда не слышала, чтобы моя девочка храпела. - Засецкая перевернулась на бок и посмотрела в окно. - Интересно, я долго спала?"

К сожалению ночной мрак не давал даже малейшего намека на рассвет. Баронесса нежно прикоснулась к щеке дочери и в самое ушко прошептала:

- Милая, перевернись на бочок, иначе своим храпом ты перепугаешь всех дикарей.

От этой своей импровизированной шутки она даже тихонько хихикнула. Девушка пробурчала нечто несуразное и стала поворачиваться лицом к матери. Та сперва упивалась умиленным видом своей любимицы, однако, спустя уже пару мгновений до Засецкой дошло: "Сарра не храпит!" В том смысле, что храп есть, но дочь только невинно посапывает носиком. Поднявшись на постели, баронесса насторожилась. В первые секунды она решила, что звук этот исходит из коридора, что это Тилобиа уснул на своем посту. Но храп доносился из дальнего угла комнаты. В душе моментально вспыхнуло волнение. Засецкая склонилась над дочерью. Девушка проснулась не сразу. Ее блестящие глаза некоторое время бестолково блуждали в пространстве: наконец, остановились на матери. Лицо баронессы в лунном мареве выглядело чужим и страшным.

- Что, дикари? - Встревожено прошептала Сарра.

Засецкая мотнула головой. - Слышишь?

Сарра напряглась. - Кто-то храпит.

Засецкая бесшумно покинула постель, подошла к секретеру; спустя минуту комнату озарило тусклое мерцание двух свечей; при этом в нос ударил запах жженой серы.

- Мистер Тилобиа, голубчик!

Оклик растворился в пляшущих тенях без ответа, а храп продолжал резонировать воздух. Взяв свечи, дамы двинулись к выходу. Пятно света выхватило из кромешной тьмы дальнего угла два кресла и диван. Они подкрались ближе. Противный звук исходил именно из-под лежащего на диване пледа.

- Ну, Антонио, - облегченно выдохнула Засецкая, - так-то вы охраняете наш покой? - Она поднесла подсвечник к тому месту, где, по идее, должна была покоиться голова спящего. - Сейчас мы вас проучим.

Баронесса скорчила свирепую мину, и с рыком дикого зверя, резко сдернула плед. Со стороны можно было подумать, что она подавилась; одновременно кашляя и хватая воздух губами. На некоторое время ужас парализовал все конечности и отобрал дар речи у обеих дам: мать с дочерью застыли над диваном что статуи. И причиной тому послужили чрезвычайно веские основания - под пледом лежала Алиса Кармайн; с головой!!! Прекратив храпеть, она открыла подернутые белой пеленой глаза, следом разомкнула губы: в черном провале рта появилось некоторое шевеление. Все происходило как в немом, черно-белом кино. Еще миг, и на губах Алисы Кармайн появилась большая, размерами с указательный палец взрослого человека, сороконожка. Беспрестанно шевеля двумя длинными усиками, тварь пробежалась по щеке, заглянула в ушную раковину, и скрылась в волосах, где-то под шеей: Вдоль всей видимой длины окружности шеи, чернела широкая, кровоточащая рана. Чудовищная картина ввергла Засецкую с дочерью в истерический транс. Двухголосый гортанный крик способен был заглушить рев слона. Животный страх разрывал тело на части, и заставлял шевелиться мозги. Дамы опрометью бросились к двери, и будь щеколда заперта, без сомнений, они смели бы ее как картонный муляж. Впрочем, этого не случилось, в виду чего дверное полотно распахнуло точно ураганом - и, в тот самый миг... "О Боже!!! Боже!!!" Предел человеческому нервному рубежу находился в двух шагах. Поперек коридора, распластанный навзничь, с искаженным оскалом и с топором в груди, лежал мертвый Тилобиа...

Рядом с растоптанным пенсне стоял подсвечник, в котором догорала одна свеча. Струйка алой крови сочилась маленьким ручейком из его разрубленной грудины и еще продолжала пульсировать.

Шок, стресс, истерика - все это детский лепет! Это ничто, в сравнении с тем, что творилось в душах и в мозгах несчастных женщин. То был припадок психопатической агонии, на фоне смертельного ужаса. Кошмар деформировал абсолютно все функции организма. Собственно говоря, такое вряд ли возможно описать и, не дай Бог такое пережить лично.