Путь к океану (сборник)

– Молодец! – перебил его Гвоздев.

– Обидно мне показалось, господин лейтенант. А он еще эдак попушистее сделался и говорит: «Я, гос­подин матрос Ермаков, шутить не люблю и шутки пло­хо понимаю. А скажите лучше, сколько вас душ?» – «Семь, отвечаю, я уж и раньше вам сказал». – «Так вот, – говорит Ванаг, – чем так вам там сидеть и да­ром небо коптить, идите ко мне работать за пропитание. Авось не объедите, а работы у меня на всех на вас хватит». И посмеивается, толстая рожа, эдак неуважительно. Ах, ты, думаю, неладно как получи­лось. Даже в жар меня бросило. Я ему и говорю: «Мы работы не боимся, небо коптим не даром и без де­ла не сидим, но только мы российского флота матро­сы, при своей присяжной должности состоим, и в батраки к тебе идти нам невместно». И в сердцах повер­нулся и пошел эдак быстро, и откуда сила взялась. Он было меня окликать, а я иду, не оглядываюсь, да про себя всячески, конечно, выражаюсь.

– Это ты правильно, Ермаков, что ушел!.. Экая сволочь толстопузая! – вскричал лейтенант.

– Настоящий кровопивец этот Ванаг, – продол­жал Ермаков. – Отец его побогаче был прочих и от­правил его в Ревель мальчонкой еще в обучение. Там он и в русском языке понаторел. Вернулся – и незна­мо как через несколько лет уж все его земляки ему должны-передолжны и у него по струнке ходят. Глав­ная их добыча рыба, да и землицей, конечно, они то­же занимаются, а остров отовсюду далеко, и сбывать им свое или что там купить трудно. Так этот Ванаг судно себе завел. Все, что им требуется, на этом суд­не привозит, других купцов отвадил и так земляками своими овладел, что только диву даешься...

– Ну, черт с ним, с Ванагом!.. Как же вы из ва­шей беды выпутались? – перебил Ермакова лейте­нант.

– Ну, иду я, – можно сказать, не иду, а бегу. Вбе­жал я в деревню, а вечерело – все крестьянство рабо­ту покончило. Гляжу – Густ и мужики здешние на бревнах сидят, покуривают. Тут мне опять в ноги всту­пило, зашатало меня, и в глазах мухи, едва я до этих бревен дотащился. «Здравствуйте, говорю, почтен­ные». И рядом с Густом сел. Табачный дым на меня несет, и я прямо им надышаться не могу. Давно уж у нас курево кончилось. Табачку мне Густ предло­жил, я закурил, да и...

Ермаков в смущении остановился.

– Что же ты, продолжай, – сказал Гвоздев.

– Совестно, сударь.

– Да уж говори, чего там... Чай, я вам не чужой, не для смеха спрашиваю.

– Это точно, что, сударь, вы доподлинно нам свои. Одним словом, в глазах у меня потемнело, и все. Ничего дальше не помню. Всхоманулся я, ан лежу на травке, ворот расстегнут, и мать Густа мне какое-то питье в рот льет, а Густ мне голову поддерживает. Страм-с. Я, натурально, поднимаюсь, а они не дают. «Лежи, говорят, обожди малость». Ну, понятно, что да почему, слово за слово. Рассказал я Густу свою на Ванага обиду, он даже с лица потемнел. «Да, говорит, он нехороший человек. Он любит чужая беда на своя польза повернуть. Мы все от него вот такими слезами плачем», – и на пальцах наказал, какими. Ну, Густ человек хороший, еще при крушении от него много хо­рошего мы видали, да и после, как уехали вы, хорошо мы с ним ладили и с прочими тоже, хотя они и по-русски не разумели, но кое-как мы друг друга понима­ли. Ну вот, я Густу нашу беседу и рассказал. «Боюсь, кабы матросишки мои с голоду не перемерли, говорю, нескладно ведь эдак получается». Да и задумался. А Густ что-то своим: «гыр-гыр», они ему в ответ. Мно­го они не говорят, сами знаете. Слова два-три скажут, помолчат, дым пустят из-под усов и опять два слова скажут. Разговор у них не бойкий. Вот они так про­меж себя что-то побуркотали, а потом Густ мне гово­рит: «Мы решили вам немножко помогать. Вы люди добрые. Мы от вас-де зла не видали, и нам неохота, чтобы вы тут померли. Дадим мы вам муки, крупы, соленой рыбы и капусты. Сможете – отдадите, а на­гревать руки на чужой беде – стыдно». Ну, что тут говорить. Я, конечно, помолчал, подумал. Как быть? В землю смотрю, а она, матушка, молчит, не отвечает. Самому надо решать. Встал я, шапку снял и покло­нился им. Ну, они смеются, сами доброму делу рады и по плечу меня хлопают. «Нитшего, нитшего»... Это слово они все знали. «Что ж, – думаю я про себя, – возьму пищу, авось это не зазорно. В долгу мы у них не останемся». И верно. Пищу мы взяли. Ну, ясное дело, от еды повеселели, кто и помирать собрался, враз передумал. И вот смекаю я: как бы мне добрым людям тоже чем-ничем помочь. Близко уж осеннее время, а корабля, заметьте, все нет.

– Да уж как не заметить, – усмехнулся Гвоздев

– То-то вот и оно, – продолжал Ермаков. – А у них осенью самый рыбный лов, им они и держатся. Вот тут-то им Ванаг главный свой капкан и приго­товил.

– Какой же капкан?

– А вот, сударь, какой. На всю деревню у них было два бота. Один у Густа, один еще у одного. Ну, вот они на паях брали остальных и ходили на путину, а рыбу поневоле сдавали Ванагу. Но тому, вишь ты, этого мало. Боты от времени оба так обветшали, что чинить их уже нельзя, – латай не латай, а текут, как старые лоханки, и ходить на них в море рисково. А на острове починить бот кой-как могут, а новый сделать – никак. На этом-то их Ванаг и поймал. Купил он не­ведомо где бот, новый, отличный, и ждет-пождет, ко­гда те два совсем на слом пойдут, – вот тогда-то земляки у него в руках и со всеми их потрохами. Хоть веревки из них вей. Они ему и за четверть улова в охотку в море пойдут, потому как им без рыбы погибель. Ну, мы мозги раскинули и порешили людей вы­ручить. Они нас – мы их. Петров, Нефедов да и я грешный, нам не в диковинку бот построить, была бы только пропорция[120]. А пропорция вон она – их старые шифы. Надо сказать, что лес на бот и у Густа и у Петера, у второго-то, уже два года лежит, выдерживает­ся. Дело за мастерами. Вот я с Маметкулом пришел к Густу и говорю: «Зови своих земляков, надо нам сни­ми разговор иметь». И как они собрались все, им и объясняю: «За вашу, дескать, доброту и мы вам добра желаем. Построим мы вам новые боты. Только везите лес к нам поближе, потому что нам от нашего острож­ка отлучиться далеко нельзя, надо свою службу со­блюдать». Обрадовались они, ужас как! Просто уди­вительно смотреть. А я думаю: «Вот так-то, мол, гос­подин Ванаг. Мечтал ты нас голыми руками взять, ан нет. Еще и сам у нас попрыгаешь».

– Смотри ты, какие, – улыбаясь, сказал Гвоз­дев. – Значит, и сами не пропали и людей выручили?

– Выходит, вроде этого, – продолжал Ермаков. – Ну конечно, на этот год мы судна уж и не ждали, а жить между тем надо. Задумался я. А Маметкул мне и говорит: «Иваныч, чем жить-то будем?» – «Загвозд­ка», – отвечаю я ему. – «То и оно», – и показывает он мне вот этот ложок.

Ермаков указал мичману на долину между скло­ном мыса и дюнами.

– «Тут вот, Иваныч, – говорит мне Маметкул, – больно земля хороша, и немало этой земли. Всех нас она прокормить может». Я и смекаю: верно ведь. Спро­сил я Густа: чья это земля? Оказалось, можно нам ее засеять без помехи. Вот мы с осени и взялись ее обрабатывать. Сами надеемся, что не иначе как весною придет за нами судно, а сами, горячо раз уж хлебнув, второй раз не хотим. Думаем: лучше мы потом наше поле и огород Густу отдадим, чем второй раз голод­ною смертью помирать. А тут еще пришла путина, а Пупков и Финогеша у нас архангельские, все это ры­боловство знают, и напасли они нам рыбы на всю зиму. Густ с товарищами за наши труды нас благо­дарят, нам мучицы дали и семян на посев. Смотрю – не пропадем. А тут увидали жители, как Петров лов­ко из дерева режет, и то один просит – ему налични­ки, то другой – карниз узорчатый взрезать, и, конеч­но, – кто сальца, кто мясца, кто крупы какой-нибудь. Петров парень добрый, все отдает на общий кошт. И все гладко. Мы, значит, здешним, – чем можем: там скосить, обмолотить, чтобы дожди хлеб им не сгубили, они нам. И все добрым порядком, без всякой зависти, никому не обидно. Один только Ванаг до того злится, что даже два раза ему цирюльник дурную кровь спущал. Вот так наша жизнь на лад пошла, Аникита Тимофеич, и так мы сами себе пропитание добывали. Думается мне, что на свое звание пятна не положили мы. Судите сами, а я не знаю.