Путь к океану (сборник)

«От флота мичман Гвоздев, – говорилось далее, – хотя он и поступил, не сообразуясь с регламен­том, изменив курс судна самовольно, за что его по уставу надлежало после жестокого на теле истязания разжаловать в матросы навечно, но как оный мичман регламент преступил не для самовольства и глупости, а к отвращению несчастья с судном, а далее при кру­шении бригантины, по вине лейтенанта Пеппергорна произошедшем, оный мичман Гвоздев показал свое немалое искусство и неустрашимость, почему един­ственно и спасены команда и корабельное имущество, по сей причине мичмана Гвоздева от всякого штрафо­вания освободить и оставить в службе тем же чином».

О матросах старый моряк Сенявин решил так:

«Прочим морским служителям бригантины «Принцесса Анна» объявить, что поступали они, как и надлежит добрым и усердным людям, с их присяж­ною должностью сообразно. И как оные морские слу­жители, государево имущество спасая, свое достояние, почитай, все потеряли – наградить их полугодовым жалованьем».

Мичман вышел из темного и сырого зала суда как бы вновь народившимся на свет. Веселою гурьбою вы­шли вслед за ним и матросы. Даже князь приобод­рился и улыбался во весь свой широкий рот. Куда девалась его старческая дряхлость!

– Живем, мичман! – весело подмигнув, сказал он Гвоздеву. – Довольно в хомуте ходить. Поеду в дерев­ню на зеленую травушку! Прощай, мичман! – И, да­же не пожав руки своему спасителю, князь свернул в ближайший переулок и скрылся из глаз.

Несмотря на благоприятное решение военно-мор­ского суда, карьера мичмана была подпорчена. На нем лежало некое пятно, которое можно было снять только подвигом, многогодней добросовестной служ­бой или же... протекцией. Но протекции у Гвоздева не имелось...

Мичман был переведен на Каспийское море, где ему отдали под команду небольшой старый гекбот, на котором он должен был охранять рыбные про­мыслы от набегов туркмен на их «косящатых» лодках. Но эта служба мичмана продолжалась недолго. На­чалась война с турками, и мичмана перевели в Брянск, где строилась Днепровская флотилия, которая должна была принять участие в войне.

Так шли годы.

Он женился на миловидной белокурой польке, и история его женитьбы была не совсем обычна.

В 1737 году, после взятия Очакова, скампавея[113], ко­торой командовал Гвоздев, крейсировала в море, за Кинбурнокою косою.

Всю ночь Гвоздев продержался под парусами вда­ли от берегов. Гребцы, – не каторжники, как води­лось обычно в те времена, а украинские казаки, – отсыпались на банках и под банками, набираясь сил на долгий трудовой день. Для мичмана, привыкшего к белым ночам в эту пору года, южная тьма казалась необычайно долгой. Ему не спалось, и хоть это была не его вахта, но он посиживал подле рулевых, мечтая неведомо о чем и слушая журчанье воды у бортов и за кормою. Ветра почти не было. Небо начинало свет­леть на востоке, ветерок стал усиливаться. И вот тут-то, в предутреннем сумраке, часовые увидели в не­скольких кабельтовых от скампавеи силуэт судна. Прозвучала тревога, гребцы, еще неловкие со сна, то­ропливо разобрали весла, морские гренадеры заняли свои боевые места, засветились фитили канониров.

Светало быстро, и Гвоздев убедился, что судно – большая турецкая кочерма[114].

На кочерме тоже заметили опасное соседство. Над сонным морем прокатился гортанный переклик ту­рок. Кочерма выкинула шестнадцать длинных весел, повернула по ветру и пошла наутек. Но легкая скам­павея быстро настигала тяжелую перегруженную кочерму.

На скампавее весла гнулись под рывками гребцов, сонливость которых сменилась необычайной энергией: предстояла хорошая пожива.

Суда быстро сближались.

В утреннем воздухе как-то влажно, глуховато про­звучали пушечные выстрелы. Гвоздев вдруг заметил, что голубовато-белые клубы дыма стали розовыми. Утренняя заря осияла небо и море.

Турки не собирались сдаваться. Уже одно турецкое ядро прорвало парус скампавеи, и упругий утренний ветер располосовал его в клочья.

Но вот скампавея, описав циркуляцию, с треском и грохотом врезалась носом в крутой борт накренив­шейся кочермы. Со стуком упал перекидной мостик, и морские гренадеры во главе с Гвоздевым перебежа­ли на палубу турецкого судна. Затрещали пистолет­ные и мушкетные выстрелы, палуба заволоклась дымом. Гвоздев, разрядивший свой пистолет, со шпагою в руке бросился на какого-то бородатого турка в длинной одежде, но тот, не принимая боя, упал на колени.

Кочерма была наводнена русскими моряками. Тур­ки сдались. Гребцы-казаки, оставив весла, рассыпа­лись по всем закоулкам судна. Они отбили крышки люков, закрывающих трюм, и оттуда на палубу, зве­ня цепями, крича и ликуя, вырвалась толпа оборван­ных изможденных людей.

Оказалось, что кочерма, принадлежавшая работорговцу Кафару-Али – тому бородатому турку, ко­торый упал на колени перед Гвоздевым, – пробира­лась из Козлова (Евпатории) в Варну.

Русские отряды генерала Ласси, ворвавшись в Крым, недавно разбили ханские войска под Карасу-базаром, и татары, опасаясь, что русские двинутся на Козлов, отдавали «ясырь»[115] и другое имущество за гроши. Кафар-Али до отказа заполнил свою кочерму дешевым товаром и, не рискуя пересекать море на перегруженном судне, отправился в путь вдоль побережья, надеясь проскочить мимо Кинбурнской косы под покровом ночи. Ослабевший ночью ветер нарушил его планы, и в предрассветном сумраке Кафар-Али увидел вдруг скампавею Гвоздева. Кочерма была за­хвачена после короткого боя. Роли переменились. С невольников сняли цепи, а в темный трюм были по­сажены закованные Кафар-Али, тридцать его головорезов-матросов и пятнадцать турецких аскеров[116], которые находились на судне в качестве охраны и конвоя.

Оказалось, русские моряки освободили более ста пятидесяти человек самых разных национальностей. В двух крошечных каютах, запертых на замок, нашли нескольких женщин, которые предназначались для константинопольских сералей и, как товар более цен­ный, содержались в лучших условиях. Здесь-то и по­знакомился Гвоздев со своей будущей женой. Среди этих пленниц оказалась панна Марыся Завадовская, а в переполненном трюме сидел ее брат-погодок. Они захвачены были шайкой конных татар, разгромивших имение их родителей на Волыни около года тому назад.

По возвращении в Очаков Гвоздев сдал пленных турок куда следовало, а освобожденные невольники были заново экипированы за счет добычи, взятой в Очакове. Часть из них поступила в армию (брат пан­ны Марыси, восемнадцатилетний Ендрусь, пошел в гу­сарский полк), а прочие на той же скампавее были отправлены вверх по Днепру, на родину. Гвоздев и панна Марыся полюбили друг друга, и вскоре, когда флот стал на зимнюю стоянку, состоялась свадьба. Брак был на редкость счастливым и удачным. Моло­дые супруги горячо любили друг друга, и время не ослабляло силы их чувства.

Весною 1740 года Гвоздев вернулся в Балтийский флот. Теперь это был не юный мичман, впервые столк­нувшийся со всей суровостью морской службы, а бое­вой и заслуженный лейтенант.

Прибыв в Петербург, Аникита Тимофеевич вместе со своей миловидною женою осматривал столицу, удивляясь переменам, которые произошли в городе за время его отсутствия. Панна Марыся восхищалась но­выми дворцами вельмож, высившимися на берегах каналов, и с подобающей в таком важном деле серьезностью изучала туалеты придворных модниц на прогулках в Летнем саду.

Но отнюдь не с меньшим интересом рассматрива­ла она военные суда, стоящие на Неве. Она торопила Гвоздева, упрашивая отвезти ее скорее в Кронштадт. Ей не терпелось увидеть настоящие боевые корабли, военную гавань, порт – места, где протекала юность ее обожаемого мужа, где обучался он морскому делу и приобрел опыт и познания, благодаря которым пан­на Марыся, ее брат и десятки других несчастных плен­ников спасены были от страшной участи.

Гвоздев не один раз подробно рассказывал жене о крушении «Принцессы Анны». Несмотря на мно­жество приключений и опасностей, испытанных им в последующие годы, это первое суровое испытание ос­тавило глубокий след в его душе. С уважением и лю­бовью вспоминал он Капитона Иванова, Ермакова, Петрова и других товарищей по несчастью, которые научили его понимать и высоко ценить русского мат­роса.