Путь к океану (сборник)

«Какие ребята! Какие отличные ребята!» – поду­мал мичман, глядя в знакомые, но как бы по-новому озаренные лица матросов и чувствуя, что горячая вол­на любви и воодушевления уносит его усталость. Он легко расправил поникшие было плечи, потуже свя­зал в пучок на затылке свои длинные волосы и ска­зал:

– Братцы! Вы устали, голодны и озябли. Вы за­служили отдых. Только дело наше еще не кончено. Надо спасать все, что можно еще спасти, с нашей бри­гантины.

– Что же, Аникита Тимофеевич, дело такое, – за всех отвечал пожилой, сутулый матрос в рубахе с оторванным рукавом. – Дело такое: правильно, от­дыхать рано. Приказывай!

– Вот что, братцы, – сказал мичман. – Судно наше погибло, но флаг и гюйс спасены. Служба наша не кончилась, и присягу с нас никто не снимал. Гово­рить мне много нечего. За честь российского флага я готов отдать свою жизнь и от вас того же требую. Ермаков и Маметиул, ставьте вот здесь флагшток. Тут будет поднят наш судовой флаг – и отныне на этом берегу наше судно и, пока болен капитан, я ваш ко­мандир. Ермакова и Маметкула назначаю боцманами. Трубач, где твоя труба?

– Здесь, господин мичман! – звонко отвечал тру­бач.

– Действуйте, ребята, – сказал мичман Ермакову и его товарищу, передавая им судовой флаг.

Флагшток тотчас был установлен. Мичман отдал команду, громкие звуки трубы перекрыли шум бури, и андреевский флаг развернулся в воздухе над голо­вами матросов.

– Вольно! – по окончании церемонии скомандо­вал мичман. – Ну вот, братцы, а теперь за мной, на работу!

Узнав от Густа, что всех моряков можно будет раз­местить в деревне, до которой было немного более вер­сты, Гвоздев отправил квартирьерами расторопных Маметкула, Петрова и трубача. Они же должны были прислать лошадей, чтобы перевезти князя и раненых. Для Борода-Капустина быстро была устроена палат­ка из паруса. Островитяне, помогавшие матросам, предложили свои толстые суконные куртки, чтобы устроить из них постель и переодеть князя.

Первое было исполнено, но когда Гвоздев хотел снять с князя его тяжелый и напитанный водою, как губка, кафтан, Борода-Капустин, находившийся до того в забытьи, очнулся и оказал яростное сопротив­ление.

– Прочь от меня! – бушевал князь. – Невежи! Чтобы я, российского флота офицер, вместо госуда­рева мундира чухонскую робу на себя надел?! Лучше мне помереть... Прочь от меня!

Гвоздев подчинился капитану, приказав лишь раз­вести для князя костер, чтобы он мог сушиться от­дельно от матросов. Какое-то смутное подозрение поразило его. Помогая князю на судне, в «беседке» и здесь, на берегу, мичман уже несколько раз подсозна­тельно отмечал странную твердость его раздутых кар­манов. Но раздумывать над тем, что могло в них находиться, все еще было некогда.

Имущество бригантины, спасенное при помощи «беседки», было кое-как свалено на длинный песчаный пляж; море то и дела выкатывало то бочонок неиз­вестно с чем, то рею с обрывками снастей, то целую стеньгу от мачты. Гвоздев назначил команды для вылавливания и спасения всего, что еще могло представ­лять из себя ценность, поручил Ермакову следить за порядком, а сам сел у костра сушить вахтенный жур­нал, который, впрочем, так хорошо был им упаковав в просмоленную холстину вместе с другими бумагами, что подмок только немного с краю, несмотря на то, что сам мичман был весь мокрый.

Неподалеку горел большой костер, который на рас­свете был зажжен Густом и послужил спасительным маяком экипажу «Принцессы Анны». Сейчас вокруг него, просушиваясь и отогреваясь, теснились матросы, а кок варил уже кашу на ужин.

Море продолжало реветь и грохотать, накатывая волны на песчаный берег, но ветер как будто стал потише.

К мичману подошел Густ, уже переодетый в сухое платье и в сапогах по самые бедра.

– Косподин офицер, – сказал он, улыбаясь своей особой солидной и добродушной улыбкой, – там наша староста приехал. Пудете с ним коворить?

Мичман поднялся и увидел таратайку в одну ло­шадь, а за нею две телеги – видимо, для раненых и слабых.

Таратайка подъехала к невысокому обрыву над пляжем, с нее слез полный и высокий человек в такой же толстой куртке, как и у всех остальных острови­тян, но не в рыбачьих сапогах, а в шерстяных полоса­тых черно-белых чулках по колено.

Островитяне почтительно снимали перед ним шля­пы, а он снисходительно кивал им головою, направ­ляясь к костру, где сидел мичман.

– Это ваш староста? – спросил Гвоздев у Густа.

– Та, эта. Покатый человек. Самый покатый на острове, – сказал Густ и, как показалось мичману, не очень доброжелательно посмотрел на подходившего. – Его зовут Ванаг, косподин Ванаг.

Еще за несколько шагов староста снял шапку, при­дал своему лицу горестное выражение и стал покачи­вать головой.

– Какое несчастье! Какое несчастье! – Он бойко и почти без акцента говорил по-русски. – Я надеюсь, господин офицер, наши люди оказали помощь?

Ванаг понравился мичману гораздо меньше, чем белокурый гигант Густ, несмотря на то, что староста весь был радушие и приветливость. Он сейчас же при­казал везти раненых в деревню. На телегах у него оказался свежий хлеб, сало и водка. Он сам проследил, чтобы все было сейчас же передано коку и баталеру по списку, и, ласково улыбаясь, попросил, чтобы мич­ман выдал ему квитанцию. Он готов поделиться по­следним, но все же надеется, что адмиралтейств-коллегия возместит ему расходы, потому что он человек бедный. Чернила и пучок гусиных перьев староста предусмотрительно привез с собою.

Мичман сейчас же выдал квитанцию.

Смеркалось, матросы с ног валились от усталости, и мичман приказал им отправиться на отдых в дерев­ню, вызвав предварительно десять добровольцев, ко­торые остались бы здесь вместе с ним, чтобы охра­нять спасенное, а с рассветом попытаться снять с бригантины остальное имущество. Ермаков и Петров вызвались остаться, но мичман отправил их в деревню старшими по команде. Князь не пожелал переби­раться в избу и обосновался в палатке, где ему дей­ствительно было довольно удобно.

Матросы двинулись за старостой. К мичману по­дошел Ермаков.

– Капитона Ивановича море тоже отдало, – ска­зал он. – Нашел его, отнес к остальным.

И он подвел мичмана к четырем телам, лежавшим на песке.

Это были двое из трех утонувших матросов и боцман. Несколько в стороне лежал мертвый Пеппергорн, прикрытый черным плащом. Склонив головы, молча постояли мичман и Ермаков возле утонувших.

«Сейчас фонарь вам засвечу, кушать не желаете ли?» – вспомнил мичман, как старался уважительно смягчить свой голос старый служака, отводя его в кар­цер по приказанию Пеппергорна. Слезы навернулись на глава мичману, и он ощупал в кармане маленький узелок, врученный ему на хранение боцманом...

6. КНЯЗЬ СДАЕТСЯ НА КАПИТУЛЯЦИЮ

Отправив Ермакова и распределив дежурства ча­совых, мичман снова сел у костра и задумался.

Было уже темно, море шумело где-то недалеко, но уже не так яростно, а ветер с наступлением темноты совсем стих. От дюн тянуло теплом. На темном небе мерцали звезды.

Мичман, сидя на берегу пустынного острова у остат­ков разбитого судна, подле трупов своих погибших то­варищей, подумал, что всего только вчера в это время он ходил по полуюту «Принцессы Анны», могучий боц­ман был жив и здоров, а несчастный Пеппергорн по­пивал романею с капитаном... Гвоздев тяжело и пре­рывисто вздохнул. Потом мысли его перешли на ка­питана. Вправду ли он страдает или притворяется? Шут его знает!.. Лежит в палатке и охает на всю окре­стность... И чего он так свой кафтан бережет?

Пораздумав, Гвоздев пришел к заключению, что между падением в море шкатулки с корабельною каз­ною и набитыми карманами капитанского кафтана существует прямая связь.

Сколько испытаний свалилось на него за такой ко­роткий срок!

Он не мог допустить, чтобы лентяй, погубивший судно и людей, еще вдобавок ограбил казну. Надо не­пременно заставить его вернуть спрятанные червонцы. Но как это сделать? Хорошо еще, что князь решил остаться здесь, а не убрался в деревню, где он мог бы легко схоронить деньги. Впрочем, и сейчас ему не­трудно отпереться. Чем докажешь, что они – казен­ные деньги, а не собственные?