Путь к океану (сборник)

(Повесть на основе подлинного происшествия)

1. БРИГАНТИНА В МОРЕ

Двухмачтовая «Принцесса Анна», шедшая из Дан­цига в Кронштадт, целый день бежала в фордевинд под всеми парусами.

Было пасмурно с утра. Серые осенние тучи, обло­жившие небо, все темнели и тяжелели, набухая дож­дем.

К вечеру на западе, за кормою судна, над горизон­том неспокойного моря вдруг образовалась длинная и узкая золотисто-зеленоватая щель. Казалось, что все усиливающийся ветер с напряжением оторвал на­конец темный купол туч от края чугунного моря и сдвинул его набок.

Тучи стали еще темнее, а море посветлело. Стран­но и необычно освещенное низким скользящим све­том, оно стало очень просторным, и бригантина, резво бежавшая по волнам туда, где, как бы клубясь, все сгущался сумрак ненастья, казалась в этом огромном и зыбком просторе до жути одинокой.

Вахту правил старший офицер лейтенант Рудольф Пеппергорн. Офицеров было всего три, включая командира судна.

Пеппергорн стоял у поручней на возвышении полу­юта тощий и высокий, завернувшись в длинную, до пят, черную епанчу и нахлобучив черную треуголку с серебряным позументом. Соленый упругий ветер поло­скал подол епанчи и как бы обивал концы ее о пуза­тенькие полированные балясины поручней.

Вахта кончалась. Делать было нечего. Давно уже надоели Пеппергорну и серые волны, и тучи, и высоко вверх уходящие двухъярусные, наполненные ветром паруса.

Все надоело Пеппергорну – весь осточертевший ему божий свет, по которому судьба вот уже сорок лет гоняла его, как гонит осенний ветер сухой лист, оторвавшийся от ветки.

До того как поступить в российский флот, Пеппер­горн испытывал свое счастье на других кораблях – и на французских, и на голландских, и даже на ис­панских. Счастья своего он нигде не нашел, но по­степенно растерял молодость, силы и превратился в старого, раздражительного и обидчивого морского бродягу без родных, без близких, без отечества.

Пеппергорн всю жизнь проплавал в подчинении. Никогда не испытал он власти самостоятельного ко­мандира корабля, и она в конце концов сделалась предметом его самых горячих вожделений. Ему стало казаться, что все дело в том, чтобы перешагнуть этот роковой порог, стать капитаном, – и тогда все повер­нется по-иному и фортуна сама откроет перед ним ларец своих даров.

В российский флот он поступил в надежде, что здесь мечта его осуществится быстрее, чем где-либо. Однако вот уже много лет он тянет ту же лямку.

На «Принцессе Анне» Пеппергорн служил третий год. Это была большая мореходная бригантина о шестнадцати пушках в батарейной палубе. Она была красива и ничем не походила на те безыменные бригантины, что десятками пеклись на Олонецкой верфи для плавания в шхерах.

Хорошо бы для начала стать командиром этого отличного суденышка! Командовал им лейтенант Пазухин, превосходно вышколивший матросов и держав­ший судно в образцовом порядке. Пеппергорн терпеть не мог Пазухина, да и тот весьма холодно обходился со своим помощником, а дружил с третьим офицером, мичманом Аникитою Гвоздевым.

Три недели тому назад Пазухина свезли на берег в жесточайшей горячке. А Пеппергорн давно уже был на очереди к командирской вакансии. Очень хотелось Пеппергорну, чтобы Пазухин не выздоровел и открыл ему путь. Надежда его сбылась: Пазухин умер на бе­регу. Но командиром бригантины был назначен ста­рый, толстый лентяй князь Борода-Капустин, который не умел даже сделать толком запись в вахтенный журнал... Пеппергорн же снова остался помощником. Вот что значит не иметь ни денег, ни протекции! От этих неприятных мыслей лицо Пеппергорна стало еще длиннее и две горестные складки глубже пролегли от носа к опущенным углам рта.

– Шквал с подветра! – закричал часовой на марсе.

Пэппергорн вздрогнул и вернулся к действительно­сти. Он отдал команду готовиться к шквалу.

Тяжеловесный боцман, в рубашке, распахнутой на волосатой груди, и в коротких холщовых штанах под­гонял линьком матросов, стремительно разбегающих­ся по местам.

Лихой и отчаянный марсовый Петров первым взбе­жал по вантам, но под самым марсом оступился, со­рвался и полетел вниз. Рулевые ахнули, Пеппергорн сжал кулаки.

Но Петров упал не на палубу, а на ванты; спру­жинив, они ослабили удар. Он перевернулся в воздухе, еще раз ударился о ванты, ухватился сразу обеими руками за выбленку[103], секунду передохнул, приходя в себя, и снова ринулся наверх, на марса-рею.

Шквал прошумел, пронесся, накренив судно, но не причинил никакого ущерба.

Боцман Иванов просвистал в свою дудку отбой, и подвахтенные матросы сбежали вниз.

Колокол пробил склянки – восемь часов. Наступи­ло время вечерней церемонии – спуска флага.

Пеппергорн отдал команду. Капитон Иванов за­стегнул на груди рубаху, оправил пояс и засвистал «всех наверх». По палубам затопотали десятки мат­росских ног; придерживая шпагу, взбежал по крутым ступеням на полуют коренастый молодой офицер в мундире зеленого бутылочного цвета с красными об­шлагами и отворотами.

Он поднес два пальца к загибу треуголки и хотел рапортовать, но Пеппергорн, не слушая его рапорта, насупясь, пробормотал:

– К спуску флага... – и закончил фразу неясным бурчанием.

Гвоздев бегом бросился на свое место на шканцах, где под строгим и бдительным присмотром Капитона Иванова уже строилась в два ряда команда. Деревян­ные ступеньки трапа заскрипели под тяжестью дород­ного тела, и командир судна, князь Борода-Капустин, ухватясь за поручни, грузно поднялся на полуют. Ве­тер рванул на нем плащ, растрепал локоны большого парика и попытался сорвать с него треуголку. Князь поплотнее надвинул шляпу, оправил парик. Он принял рапорт Пеппергорна и повернулся лицом к флагу, реявшему в воздухе над завитушками огромного кор­мового фонаря, откованного затейливо и искусно.

Он отдал честь флагу, и щуплый, широкоротый трубач грянул зорю.

Широкое, сонное лицо князя оживилось и расплы­лось в неудержимой улыбке. Не торжественность це­ремонии, не быстрота и четкость, с которою команда приступила к ней, не бодрые звуки сигнала, с удиви­тельным мастерством и ловкостью исполняемого трубачом, радовали князя. Его радовало то, что до бо­ли в печени огорчало Пеппергорна: вот он – и командир судна. Почти тридцать лет тянул он тяжелую лям­ку младшего офицера – и наконец достиг...

Капитанство было князю в новинку. Нужно ска­зать прямо, что покойный государь, Петр Великий, не жаловал Митрофана Ильича «за леность, нерадение и неуспех в науках». Он никак не пускал его выше ун­тер-лейтенантского чина, не считаясь с родовитостью князя, но не давал абшида – отставки, стараясь при­учить его к службе. Несколько раз Борода-Капустин имел несчастье ходить в море с царем – и дважды был бит его величеством собственноручно за нерастороп­ность, за ошибки в командах и незнание навигации. Был бы Петр в живых – никогда не видать Митрофану Ильичу самостоятельного над судном командирства. А сейчас он командует бригантиной и под началом у него два офицера.

Стоя на полуюте своего корабля и слушая зорю, Митрофан Ильич наслаждался сознанием, что здесь он глава и хозяин, как в своей деревне. Выше его нет никого. Захотел – скомандовал и лег в дрейф. Или из пушек выпалить приказал всем бортом. Захотел и... Хотя, впрочем, все надо заносить в шканечный жур­нал – лагбух, а потом отдавать отчет, почему дрейфо­вал, вместо того чтобы поспешать по назначению. Да по какому случаю восемь картузов зелья[104] извел на бортовой залп? Почему то, да почему это?

Эх, деревня, деревня, помещичье житие, нет тебя лучше!

Между тем церемония кончилась, флаг медленно спустился с гафеля, и Гвоздев стал принимать вахту от Пеппергорна. Князь Митрофан Ильич прошел на корму и стал смотреть назад, туда, где полоска чисто­го неба под мрачными тучами, уже не зеленоватая, а золотая, как новенький червонец, сияла над суровым морем. Брр!.. На душе у князя стало неуютно.