Путь к океану (сборник)

После этого русских моряков возили на фрегат «La Force» для допроса к адмиралу, но никаких по­казаний, кроме тех, о которых они условились зара­нее, от них не получили.

Вечером пленным дали ужин и по кружке вина, а после вечерней зари им сделал поверку лейтенант, захвативший их в плен. Он вошел в каюту в сопро­вождении двух вооруженных матросов, которые, не помещаясь в каюте, стали в дверях. Один из них при­поднял над головой фонарь. Лейтенант держался ру­кой за грудь и изредка сплевывал в белый платок.

– Видать, и на этого рыгале напало, – подмигнул Удалов.

Пленные засмеялись, а лейтенант сердито посмот­рел на Удалова и, обернувшись к караулу, спросил:

– C'est lui qui m'a frappe?[94]

– Oui, mon lieutenant[95], – сказал один из матросов.

– Mauvais sujet[96], – сказал лейтенант, сердито пригрозив Удалову пальцем.

Пленные улеглись, но ночь прошла беспокойно. Хныкал и стонал Попов, и метался старик Усов. Рана начала сильно его беспокоить. В полузабытьи он по­просил пить, и Удалов на своем удивительном фран­цузском языке сумел объяснить часовому, в чем дело. Тот по его просьбе принес целый анкерок холодной пресной воды.

Спать Удалову не хотелось. Он лежал в темноте, закинув за голову руки, и мысли его были на пятой батарее, которую он строил до своей несчастной по­ездки за кирпичом. «Не спят небось, сердешные, – ду­мал он про товарищей по экипажу. – Начеку, завтра бой... А я уж отвоевался». Он представил себе, с каким тревожным чувством слушают его товарищи бой склянок на неприятельской эскадре.

Усов в темноте потянулся за водой и, видно, не­ловко повернувшись, глухо застонал.

– Стой, дядя Усов, я помогу, – шепотом сказал Удалов и, напоив боцмана, подсел рядом. – Мозжит ухо-то? – сочувственно спросил он.

– Не в ухе дело – в голову стреляет, аж в щеку да в плечо отдает, – сердито сказал старик.

– А ты холодной водой. Вот постой...

Удалов снял с себя фланелевку, смочил ее из ков­ша и, отжав, стал прикладывать к незабинтованным местам на голове боцмана.

– Так будто облегчает, спасибо, – тихо оказал старик. – Да ты, парень, ложись. Ай не спится?

– Не спится... Смех смехом, а обидно, дуриком влетели, как кур во щи. Ребята завтра бой примут, на смерть пойдут...

– Не говори ты мне! Двадцать лет боцманом, тридцать пять лет во флоте, два раза кругом света ходил, а тут оплошал!

Старик заволновался, привстал, но боль резнула его через всю левую часть головы, и он глухо за стонал.

– Лежи, господин боцман, – ласково сказал Удалов. – Не бунтуйся. Твоей вины тут нету. Кто виноват, что ветер упал? Никто. А наши, я так считаю, что спуску неприятелю не дадут, а?

– Его превосходительство адмирал Завойко – он орел, он могет. А особливо господин капитан Изыльметов, – хрипло сказал старик, успокаиваясь. – А ре­бята, известно, при оружии и артиллерия.

– Будь у нас топоры, мы бы тоже зря не дались.

Разговор замолк. Боцман забылся и во сне глухо стонал. Угомонился Попов, и давно на всю жилую па­лубу храпел Бледных... На другое утро все четверо проснулись в подавленном настроении. На судне по­сле утренней уборки была необычная суета. Около восьми часов послышалась орудийная стрельба, кото­рая длилась несколько часов. Было ясно, что происходило сражение. Пленные мучились неизвестностью. Боцман молился «о даровании победы и посрамлении супостатов». К концу дня сражение, видно, утихло. Бриг не принимал в нем участия.

Вскоре по окончании стрельбы дверь открылась, и в каюту, улыбаясь, вошел черноволосый парень, го­лова которого на этот раз была не в красной повяз­ке, а просто забинтована.

– Alors, comment ca va? – обратился он к Удалову. – Voilа une petite chose pour vous. Tout de mкme nous ne sommes pas des sauvages qui mangent leurs prisonniers[97], – сказал он и протянул две пачки табаку.

– Бусурман, а совесть имеет, – снисходительно сказал старый боцман, узнав, что находится в пач­ках. – Спроси его, парень, чем кончилась баталия, – обратился он к Удалову, с полным доверием относясь к его лингвистическим способностям.

Это поручение не затруднило матроса.

– Эй, мусью, – сказал он, – пальба-то, пальба – бум! бум! Преферанс чей, а? Наша взяла ай нет! Пре­феранс виктория, значит, чья?

Француз напряженно вглядывался, стараясь по­нять, затем вдруг улыбнулся и закивал головой.

– Се combat, voyons. Sans rйsultat. C'est un assault prйliminaire. Ce n'est pas une attaque gйnйrale[98].

– Ага, понял, – сказал Удалов, внимательно сле­дивший за губами француза. – Артиллерийский, гово­рит, был бой, без результата. Генерал хотел в атаку идтить, да не вышло.

Не очень удовлетворенный своим переводом, Удалов помолчал и добавил:

– А какой такой генерал, хрен его знает.

Узнав, что атака неприятеля на этот раз не уда­лась, пленные повеселели.

Прошло еще два дня.

Усов был тяжело болен, рана его воспалилась. Остальные стали привыкать к своему положению. По­пов, по целым дням не слезавший с койки, томился опасениями за свою судьбу и дурными предчувстви­ями. Бледных раздобыл при помощи Удалова свайку и кусок каната, распустил его на пряди и плел вере­вочные туфли. Они имели большой успех у команды брига и приносили доход, а когда Удалов предложил товарищу вплетать узором разноцветные ленты, туф­ли приобрели совсем щегольской вид, и спрос на них появился даже со стороны офицеров.

Жалея старого боцмана, Удалов часто присажи­вался возле него и отвлекал его внимание от боли разными историями, сказками и матросскими приба­утками, которых он знал неисчислимое количество. Порою он болтал на своем «французском» языке с матросами из команды брига, приходившими в каче­стве заказчиков к Бледных. Особенно частым посетителем был курчавый матрос – тот, кто принес табак. Его звали Жозеф. Удалов делал во французском язы­ке большие успехи. Природная сообразительность и музыкальный слух сослужили ему в этом деле хоро­шую службу.

Вечером 23 августа пленные узнали от Жозефа, что назавтра назначен штурм Петропавловска.

Еще было темно, когда на судах всей эскадры за­играли горнисты и послышалось пыхтение парохода «Вираго», гулко разносящееся по воде.

Усов завозился на своей койке.

– Дать чего, дядя? – спросил Удалов.

– Нет... – хрипло отвечал старик. – Молитесь, ре­бята, видно, штурм начинается.

С рассветом началась сильная канонада, и можно было расслышать всплески русских ядер, падавших в воду неподалеку от брига.

Час шел за часом, жаркая пальба не прекраща­лась, и пленные томились в неведении – что же про­исходит?

Озабоченные часовые ничего не отвечали на во­просы Удалова, да и знали-то они, впрочем, немного. Чем дальше, тем больше нарастало волнение Усова и Удалова. Попов заснул на своей койке, а трудолюби­вый Бледных принялся за свое плетение. Удалов сто­ял у закрытого иллюминатора и, припав к нему ухом, старался по звукам стрельбы определить положение.

– Вот наши бьют, а это погромче – видать, с их­них фрегатов... А это с «Авроры», уж это я точно знаю, этот звук я знаю! – говорил он.

Выходило, что «Аврора», «Двина» и русские ба­тареи успешно обороняются. Новые часовые, сменив­шие прежних, сказали, что готовится десант, и скоро артиллерийская пальба еще больше разгорелась и в грохоты и раскаты артиллерийских залпов вплелась дробная россыпь ружейной перестрелки. Удалов, не в силах сдержать волнение, заметался по тесной, полу­темной каюте и наконец, бросившись на свою койку, замолк. Боцман приподнялся на локте, стараясь вслу­шаться в звуки стрельбы. Бледных оставил свою рабо­ту и поднял на товарищей встревоженное лицо.

Пушки умолкли. Около часу, то нарастая, то за­тихая, продолжалась ружейная трескотня. Но вот на­ступила тишина.

– Кончилось будто, – сказал Бледных и вздохнул тяжело. – Ужели одолели наших, а, ребята?

– Не может этого быть! – сердито буркнул боц­ман.

Удалов молчал, чутко прислушиваясь к звукам, доносящимся извне.