«Тобаго» меняет курс. Три дня в Криспорте. «24-25» не возвращается

Он невольно перешел на бег. И сразу же раздался крик. Крик, которого он так опасался. Его заметили. Сбавлять шаг уже поздно. Только вперед, сколько хватит сил, вперед! Но силы иссякают. За спиной — топот. Наверное, люди думают, что ловят вора. Неизвестно, как бы они поступили, если бы знали правду. Промелькнул плакат: «Красная кошка» — фарс с участием знаменитых комиков Тео Лингена и Пауля Кемпа. В следующий момент все четыре двери кинотеатра «Парк» распахнулись, извергли на улицу зрителей. Публика улыбалась — она весело провела время. Люди расплеснулись во всю ширину улицы, смешались с теми, кто вышел из кино «Астра», уже нельзя было разобрать, кто куда движется. На этот раз он не повторил ошибки. Он старался идти не быстрее окружающих. Впереди было еще два кинотеатра — еще несколько мгновений передышки, прежде чем возобновится погоня смерти за жизнью. «Сплендид-Палас», Американский фильм «Шпион Икс». В главной роли — Марлен Дитрих. И опять несколько сот человек, которые создадут барьер между ним и преследователями… Кинотеатр «Маска». Стоило увидеть афишу, как стало ясно, что шансы на спасение резко упали, Картина в двух сериях. Проклятье! Сеанс, еще не кончился. Через тонкую стенку слышны выстрелы, свистки, леденящие душу крики. Нет, крики раздаются здесь же, на улице.

Он рванулся вперед. У министерства юстиции стоит долговязый полицейский. Еще не поняв толком, что происходит, блюститель порядка выхватил свисток. Всполошенные трелью люди высыпают из Молочного ресторана, из «Эспланады». Полицейский тоже присоединился к погоне — одна его рука расстегивает кобуру револьвера, другая размахивает резиновой дубинкой. Силы на исходе!.. Сейчас настанет конец!

Впереди вспыхнул прожектор. Машина! Хотя бы оказался старый «форд» или «минерва» — с широкой подножкой! Слава богу! Рискуя угодить под колеса, он метнулся к автомобилю, вскочил на подножку. К стеклу прижалось лицо. Белокурые волосы и потешно широкий нос. Беглец сунул руку в карман, точно там лежал его «вальтер». «Жми на газ, застрелю!» Лицо отпрянуло вглубь. Лимузин дернулся вперед. Отливом замирали крики погони.

Через несколько кварталов он убедился, что улица пуста, велел сбавить скорость, соскочил. В киоске купил английскую газету и долго не мог отдышаться, спрятав лицо за щитом «Дейли Мейл». Но вот наконец дыхание пришло в норму. Пересек полутемный парк. Снова вернулось хладнокровие, вернулась способность до мелочей воспринимать окружающее. На Эспланаде ребята играют в мяч. Сидят на лавочках старушки, вспоминают молодость и пересуживают публику, хлопающую дверями кафе «Рококо». В боковой аллее цветочница предлагает прохожим цветы, которые ее сын ночью крал на этой же аллее. У фонтана девицы ожидают своих кавалеров, возле памятника Барклаю де Толли парни ожидают своих девиц. У них нет денег, чтобы назначить свидание в кафе. Однако все они верят, что когда-нибудь обязательно разбогатеют. Разве имеет смысл жизнь без денег?

Его жизнь имела смысл. Был смысл и бежать, хотя это могло кончиться смертью. Не ради себя рисковал он получить пулю в затылок. Он шел на риск, чтобы спасти других. Теперь надо попасть в «Максим-Трокадеро», к Зайге. Надо предупредить, спасти товарищей от провала. Он пересек улицу.

Швейцар «Максим-Трокадеро» судил о посетителях по обуви. Это она в первую очередь появлялась на ступеньках, ведущих в подвал. Туфли были безусловно заграничного фасона, в руках иностранная газета. Швейцар распахнул дверь, даже не взглянув на простой костюм посетителя, распухшее, в синяках лицо.

Следы побоев сразу заметила гардеробщица. Кроме них, Зайга не видела ничего. Перед собой, справа, слева — во всех зеркалах, которые были призваны отражать маски жизни, а теперь показывали жизнь без маски. Зайга почувствовала себя виноватой в том, что случилось с ним.

За его спиной вяло бурлил иной мир. Фальшивый свет, фальшивые улыбки, фальшивые слова. Бардамы изображали страсть и прижимались к толстым животам кавалеров, к их толстым бумажникам. Деревенские отцы семейств изображали из себя кутил и пытались утопить в вине страх перед женами, перед дурной болезнью. Женщины изображали наивных девушек, девицы изображали многоопытных женщин. И все прочувствованно вторили оркестру, напевая сочиненное в Чиекуркалне аргентинское танго: «Я знаю, слова твои лживы…»

— Письмо не настоящее, почерк подделан. Мы провалились. Надо предупредить остальных! Ты должна скрыться, Зайга!

Они сидели в темном углу гардероба. Их скрывали дорогие габардиновые пальто, плащи, длинные дамские жакеты.

Но к утру и здесь останется лишь общипанный лес вешалок с номерками на крючьях. Надо искать более надежное убежище.

— На пароходе тебя никто не найдет. Я отведу тебя к отцу. — Зайга подала ему чей-то синий пыльник. — Надевай, этот всегда сидит до закрытия.

Городские улицы уже стихли, а в порту кипела лихорадочная работа. Они остановились у большого судна. «Тобаго» — кричали огромные буквы на борту. Белая струя пара, взлетавшая над трубой, и гул машин говорили о том, что корабль уйдет сегодня ночью. Скрежетали краны, гремели цепи, грохотали бочки. Люди приходили и уходили, несли и катили, командовали и бранились. Перед отплытием ругаться не запрещалось никому — лишь бы скорее спорилась работа. Штурман ругал кранового машиниста. Машинист ругал формана грузчиков. Тот — своих артельных. Грузчики кляли ломовиков, которым оставалось отыгрываться только на спинах своих коняг. И даже лошади присоединяли к общей суматохе свое ржание.

По трапу непрерывно шли люди. Ковыляли матросы, уже успевшие «попрощаться» с Ригой. Торопились девушки в надежде урвать еще несколько минут свидания перед разлукой. С достоинством шагали таможенные чиновники. Под тяжестью кожаных чемоданов гнулись носильщики. Кок и юнга сновали взад-вперед, перетаскивали на палубу только что привезенные продукты. Несколько назойливых нищих безработных матросов осторожно крались наверх, чтобы получить последнюю подачку на камбузе.

В таком столпотворении любой мог без труда проникнуть на корабль. Зайга вбежала по трапу на судно. Вскоре она уже опять стояла рядом.

— Отец согласен, он ждет тебя. Вон тот, седой, видишь?.. Я побежала.

— Зайга!

— Что? — нетерпеливо обернулась она.

— Плащ.

Они расстались. Зайга нырнула во тьму, он выплыл в море света. Под ногами пружинит трап, и вот он уже на палубе. Моторист затащил его в тень.

Захлопнувшаяся крышка люка отсекла шумы гавани. Крутые лесенки, темные переходы, снова лесенки. Согнувшись, они двигались по тускло освещенному коридору гребного вала. Вот небольшая ниша — его убежище. Немного погодя Цепуритис принес кувшин с водой, каравай ржаного хлеба, такелажный нож. Обещал скоро прийти опять. Это было пять дней тому назад. Вечность тому назад…

И ему пришлось трудно.

Трудно сидеть в тесном углублении между переборками, где нельзя даже вытянуться во весь рост. Мир сжался до тесного, низкого туннеля с ржавыми стенками, с тусклыми лампочками, захватанными масляными пальцами. Орудием пытки стал бесконечно длинный гребной вал. Он все крутится и крутится, от его бегучего блеска резь в глазах, от непрестанного гула — резь в ушах.

Трудно сутки за сутками томиться бездельем, не зная, сколько еще их впереди. Дни слились в нескончаемую тоскливую череду. Вначале была газета, но ее страницы постепенно ушли на самокрутки. Содержание он помнит наизусть, оно не обратилось в пепел. Пепел остался от поверженной Франции. Германия объявила беспощадную подводную войну Великобритании. А Ульманис собирался самолично открыть в Даугавпилсе праздник песни. Из последнего клочка он выкроил ровную полоску, но даже в швах подкладки не удалось наскрести табака на цигарку.

Трудно без еды. Хлеб, порезанный на бесчисленные ломтики, давно съеден. Подобраны с пола последние крошки.