«Тобаго» меняет курс. Три дня в Криспорте. «24-25» не возвращается

— С превеликим удовольствием! За счастье вашей дочери! — И Ригнер прищелкнул каблуками.

— За Германию, за ее воинов, истинных рыцарей, за вашу победу! — ответил Квиесис и высоко поднял тонкий хрустальный бокал.

Паруп не поддержал тоста. Он даже не пил и лишь тупо смотрел перед собой. Казалось, он вот-вот свалится и заснет.

Нетактичное поведение будущего зятя могло оскорбить немца. Квиесис старался отвлечь внимание Ригнера.

— Еще по одной, а, господин фон Ригнер?

— Охотно! Я предлагаю выпить за… — начал было капитан-лейтенант, но тут распахнулась дверь, и автомат немецкого матроса втолкнул в нее Цепуритиса. — В чем дело, Нольке?

— Задержали в туннеле гребного вала, — доложил матрос. — Пытался спрятать какой-то кувшин.

— Это мой моторист, Цепуритис, — сказал Квиесис.

— Что было в кувшине? — спросил Ригнер.

— Пустой, господин капитан-лейтенант. Это и подозрительно.

— Чепуха, — ухмыльнулся Квиесис. — Но как вы, Цепуритис, вдруг оказались внизу? Мне говорили, что вы больны, даже с койки встать не можете…

— Сам не знаю, господин Квиесис… Когда у меня приступ малярии, я и сам не знаю, что со мной делается… Наверно, пить захотелось, схватил кувшин и побежал за водой… А почему как раз в туннель, того и сам не скажу…

— Наверно, понадеялись, что Свадруп припрятал там бочонок пива, припомните-ка, — засмеялся Паруп.

Это была шутка в его вкусе. Однако в смехе Парупа Алисе почудился какой-то стеклянный оттенок.

— Я не знаю. — Цепуритис говорил с трудом. — Не виноват я… На ногах едва стою…

— Можете идти, — сказал Ригнер, затем приказал своему матросу: — Обыск судна прекратить! Всем вернуться в лодку!

— Слушаюсь, господин капитан-лейтенант.

Когда дверь за ними закрылась, к Ригнеру вернулась обычная светскость.

— Если не возражаете, я немного побуду с вами… Так редко случается посидеть в кругу старых друзей, за сервированным столом, поболтать и забыть о жестокости войны. Надеюсь, вы меня поймете, фрейлейн?

Алиса не ответила. Она даже толком не расслышала вопрос. Она думала о человеке, запертом в каюте. Теперь она начинала догадываться, почему он вылез из своего убежища и ворвался к ней. Чтобы избежать встречи с гитлеровцами! Как хорошо, что она его не прогнала!

— Да, кстати, господин Квиесис, я возлагаю большие надежды на вашу поддержку. Если бы вы помогли мне продовольствием… — Заметив гримасу Квиесиса, Ригнер улыбнулся: — О нет, это не ультиматум! С врагами — один разговор, с друзьями — совсем другой. За все будет уплачено. Английскими фунтами. Контрибуция с «Дачис оф Кент».

— Могу предложить консервы, рижские шпроты, кильки высшего сорта, свежие яйца…

— Я не так богат, чтобы переводить фунты стерлингов на консервы. Мне нужно свежее мясо, овощи, хлеб… За яйца благодарю, мои парни честно заработали себе хороший омлет.

— Господин фон Ригнер, не требуйте невозможного, — протестовал Квиесис. — Судовой груз в вашем распоряжении, пожалуйста! Но продавать паек команды…

Ригнер встал.

— Если хотите, чтобы мы остались друзьями… — Он взглянул на Парупа.

Тот пожал плечами.

— В дела я никогда не вмешиваюсь. Но по собственному опыту могу сказать, что дружба дороже нескольких кило говядины.

Квиесис вздохнул.

— Если точка зрения моего компаньона такова, то я уступаю. До Сантаринга как-нибудь перебьемся. В конце концов, война требует жертв. Даже от тех, кто хочет жить мирно… Так что, господин фон Ригнер, по третьей — за нашу сделку?

— Благодарю. Я должен вернуться к своим обязанностям. Счастливого плавания!

Как только Ригнер, сопровождаемый капитаном, покинул кают-компанию, натянутая улыбка исчезла с лица Алисы.

— Какая мерзость! — прошептала она, потом заметила у Парупа невыпитый бокал. — Что с вами, Илгмар?

— Со мной? — Паруп взял рюмку и стал глядеть на поднимающиеся пузырьки. — Просто замечтался. До чего все-таки несносна жизнь! Сегодня ты на гребне, а завтра тебя накроет волна, и — конец. Только нельзя отчаиваться. На жизнь надо смотреть через рюмку, и она будет так же прекрасна, как вы, Алиса.

По судну пробежала дрожь заработавших дизелей. Все почувствовали облегчение. Квиесис встал и подошел к иллюминатору. С палубы доносились команды капитана Вилсона. Качка стала ровнее, смягчился плеск волны. Убедившись в том, что немецкая подводная лодка скрылась из виду, Квиесис закурил и вернулся к столу.

— Слава богу, ушли, — заговорил он. — Повсюду из себя разыгрывают господ эти проклятые немцы! Мы еще легко отделались, но сколько потеряно времени!

— Только что ты называл их рыцарями, — заметила Алиса.

— От слова меня не убудет… Кто-кто, а мы, латыши, хорошо знаем цену этим рыцарям. Настоящие бандиты! Удивляюсь, как это вы можете водить с ними дружбу, Паруп?

— Дружбу? Вот насмешили! Дружу я только с вином и прекрасным полом.

— А у меня сложилось впечатление, что вы добрые знакомые, — сказала Алиса.

— Как раз наоборот: мы враги… При случае расскажу. Стоит ли расстраиваться?.. А теперь, мои обожаемые дамы и господа, позвольте обратиться к вам с небольшой речью… Мир охвачен войной, а мы все-таки покинули свое отечество и отправились в далекий путь. Вы, дорогая, едете навестить своего седого дядюшку; вы, господин Квиесис, как истый патриот Латвии, хотите установить и расширить наши торговые связи с заморскими странами. А я? Что толкнуло навстречу опасностям меня? Мной руководит только любовь! И потому я чуть-чуть захмелел сегодня — от вашей близости, Алиса, от счастья! Вы извините неисправимого романтика, дорогая, но дольше молчать я не в силах. Будьте моей женой! Пусть капитан нас обвенчает, пусть океан станет нашим свидетелем!

Алиса вздрогнула. Когда Паруп начал свое торжественное обращение, она даже не предполагала, к чему он клонит. Она совсем забыла, что обручена, да еще с этим человеком, который без кривлянья не может сказать и двух слов.

— Браво! — крикнул Квиесис. — Вот это в моем духе — по старой морской традиции!

Алиса понимала, что надо и ей что-то сказать. И вдруг обручальное кольцо стало нестерпимо тесным, до боли сдавило тонкий, холеный палец.

— Так внезапно… — Алиса запнулась. — Я ведь еще и не знаю вас по-настоящему… Я вас… еще не…

— Придет, со временем все придет: и любовь, и счастье, — отечески увещевал ее Квиесис.

— Но так сразу… на судне… У меня даже нет подвенечного платья… — пыталась возражать Алиса.

Она хорошо знала отца. Тот всегда придавал большое значение ритуалу.

— Пожалуй, ты права! Действительно, ни к чему такая спешка, еще и дядя обидится — как это вдруг без него. А это нам ни к чему… Ты у меня, дочка, все-таки умница! Свадьбу сыграем в Сантаринге. Пусть все будет, как полагается — церковь, цветы, подарки, поздравления, снимки в газетах! Денег жалеть нечего — пригласим весь тамошний свет, коммерсантов, дипломатов…

— А по-моему, на судне лучше, — возразил Паруп. — Это сделало бы нашу любовь безбрежной, как океан… И еще вопрос, найдется ли в Сантаринге лютеранский пастор.

— Велика важность! — Квиесис был не слишком набожен. — В религии — как в валюте, важна сущность. Лат или пезо — деньги остаются деньгами. Наши предки верили в Потримпа и Лайму… Итак, благословляю!

Величественным жестом Квиесис надавил кнопку звонка и не отпускал ее до тех пор, пока в двери не появилась стюардесса Валлия — миловидная курносая шатенка.

Впервые эту должность на судах Квиесиса занимала женщина. Квиесис вообще не признавал на корабле женщин, а хорошеньких в особенности. От них только и жди всяческих осложнений. Но роскошный салон «Тобаго» настоятельно требовал женских рук. Совершенно очевидным это стало на банкете в честь властей, когда прислуживавший за столом юнга чуть не опрокинул майонез на брюки адмиралу Спаде. Валлия, раньше служившая официанткой у «Максима-Трокадеро», прекрасно сознавала свое исключительное положение на судне. Все ей были нипочем — Галениек, с которым дочь болдерайского рабочего быстро нашла общий язык, капитан, строгий тон которого она не принимала всерьез.