Путь к океану (сборник)

Гиляки, покуривая трубки, молчаливо сгрудились на нарах поближе к очагу.

Бошняк с помощью Позвейна, как переводчика, вступил в разговор. Он расспрашивал о дорогах, о племенах, населяющих Сахалин, нравах и обычаях орочей и сахалинских гиляков.

Интересуясь инструментами и оружием, Бошняк попросил показать ему нож, висевший на поясе одно­го из гиляков. Нож оказался очень дрянной, желез­ный. Бошняк спросил, откуда этот нож, не сами ли гиляки делают такое железо? Оказалось, что нож был куплен на Амуре у маньчжурского торгаша.

Бошняк рассмеялся и сказал:

– Ну вот, так я и думал. Передай им, Позвейн, что теперь, когда мы, русские, поселимся в этом краю, мы их снабдим отличными инструментами, а не такой дрянью. Да вот посмотрите, – и Бошняк вынул из но­жен свою саблю.

Гиляки склонились над нею, щупая пальцами острие и восхищаясь работой. Бошняк показал упру­гую гибкость сабли. Упершись в камни очага, он стал выгибать клинок. Тут все гиляки повскакали с мест, подняли страшный крик и, размахивая руками, окру­жили изумленного лейтенанта.

– Да что такое? Чего они взбесились, спроси ты их, ради бога, Позвейн! – закричал Бошняк пере­водчику.

Оказалось, что лейтенант нарушил один из глав­ных обычаев гиляков: он железом коснулся очага, а это считалось святотатством и грозило строгой карой.

Нелегко было унять расшумевшихся гиляков. Они требовали выкупа – самой лучшей собаки из упряж­ки, чтобы ее кровью задобрить рассерженное божество. Бошняк ни за что не соглашался на это, не желая потакать суеверию и боясь ослабить свою упряжку. Позвейн был очень расстроен и сумрачно живал го­ловой.

Утром оказалось, что гиляки украли лучшую собаку. Бошняк пришел в ярость. Целый день он и По­звейн потратили на то, чтобы выручить своего пса и образумить гиляков.

После непредвиденной задержки в Погоби Бошняк двинулся дальше, на юг, вдоль морского берега. Нуж­но было найти каменный уголь, образцы которого Д. И. Орлов этой зимой видел у приезжавших в Пет­ровское сахалинских гиляков.

Первое время путешественники довольно быстро двигались вдоль невысокого по большей части берега. Низкая облачность скрадывала горизонт. Справа про­стирался хаос ледяных глыб – замерзший Татарский пролив, сливающийся вдали с туманной полосой низ­кого серого неба. Мороз был сносный, не жгучий. Ров­ный и влажный ветерок остужал разгоревшееся от движения лицо.

На другой день идти стало труднее: начались воз­вышенности. Приходилось то и дело помогать упряж­ке при переходах через овраги или русла застывших речонок. К вечеру слева, у темной полосы прибреж­ного леса, над обрывом закурились две или три струй­ки дыма: селение Тык.

Тот же вчерашний влажный ветерок тянул вдоль берега. Взобравшись на мыс, горбом лежавший попе­рек дороги, лейтенант понял, почему ветерок был влажным. Здесь лед задерживался только у прибре­жья, в береговых впадинах, а дальше чернела откры­тая вода.

От селения Тык берег пошел пригорками и ува­лами. Нужно было обходить крутизны по ледяному припаю вдоль берега. Иногда это было невозможно, и приходилось брать крутые подъемы, пробираться че­рез чащу сахалинской мрачной тайги.

Дни шли за днями в непрерывном движении. Обо­гревая пальцы дыханием или оттирая их снегом, лей­тенант наносил кроки маршрута, делал записи в путевой журнал. Мощные утесы сменили пригорки. Тя­желые, как из темного стекла отлитые, волны с гро­хотом и гулом дробились о них, и брызги, застывая на морозе, глазурью покрывали скалы.

Бошняк обследовал побережье Сахалина от Погоби до Дуэ на протяжении 160 верст. Нигде не нашлось места, мало-мальски удобного для швартовки и по­грузки судов. Все заливы были мелководны, откры­ты для западных ветров и усеяны каменными рифами. Зато относительно месторождения каменного угля де­ло обстоит иначе. В своем путевом журнале и на карте Бошняк отметил наличие больших его запасов в разных местах побережья и особенно подле селения Дуэ.

Окончив осмотр каменноугольных месторождений, Бошняк должен был пройти в глубь острова, просле­дить и нанести на карту реку Тымь, самую большую на Сахалине, и выйти на побережье Охотского моря, по дороге отыскав места, где, по слухам, долгое вре­мя жили русские.

Собаки были измучены многодневным тяжелым по­ходом. Провизии оставалось мало. Бошняк и Позвейн устали, натерли ноги. На беду ни в одном селении ги­ляки не соглашались отдать внаймы еще одну нарту и продать корм для собак.

Лейтенант оставил часть провизии в селении Танги, а сам с облегченной нартой, в сопровождении Позвейна, на лыжах двинулся через перевал по сугро­бам, почти сплошь без дороги. Мрачный еловый лес недвижимо стоял вокруг. Впереди показался конус вы­сокой (до 3 тысяч футов) горы Чамгулен. Перейдя через хребет, Бошняк добрался до селения Удумково, в 29 верстах от перевала. Отдохнув и немного обо­гревшись в темной и дымной юрте, подкрепившись юколой и нерпичьим жиром с брусникой, лейтенант двинулся к устью реки Прудмгим. В 7 верстах от Удумкова Прудмгим впадала в Тымь.

Отсюда Бошняк начал глазомерную съемку реки.

Пурга, сильные морозы и снегопады мешали рабо­те. Собаки гибли от переутомления и голода. Сухари, сахар и чай были на исходе. Позвейн злился и ворчал. Из селения Юткырво Бошняк отправил Позвейна с нартой обратно в Танги, а сам с нанятым в проводни­ки гиляком продолжал путь.

Сто пятьдесят семь верст прошел он вдоль Тыми. Карабкаясь через утесы там, где нельзя было пройти рекою, продираясь через таежные чащи и буреломы, Бошняк приближался к цели – к побережью Охот­ского моря. Гиляк-проводник молча, с удивлением по­сматривал на странного человека, с таким упорством идущего к морю, когда оно еще покрыто льдом и вре­мя для рыбной ловли не наступило. Сил оставалось мало, но лейтенант и не помышлял о возвращении, по­ка до конца не выполнено порученное ему дело.

Наконец Бошняк увидел залив Ный, а там, за островом, закрывающим вход, на расстоянии несколь­ких миль, Охотское море. Цель достигнута. Собрав последние силы, коченеющими пальцами вписывал Бошняк в путевой журнал данные о заливе Ный, о времени вскрытия и замерзания, приливах и отливах, делал съемку, насколько это позволяли ему несовершенство инструментов и дурная погода.

Здесь он нашел выносной каменный уголь, образ­чики которого взял в свой заплечный мешок.

Глаза, утомленные белизной снега и иссеченные ветром, слезились. Голова кружилась от голода и усталости. На теле и особенно на ногах появились на­рывы – результат утомления, простуды и плохого пи­тания. А впереди еще больше двухсот верст пути через горы, тайгу, пустынные дебри Сахалина, а потом еще столько же до Петровского зимовья.

Лейтенант при мысли об этом только крепче стис­кивал зубы.

Необходимо было еще во что бы то ни стало разы­скать следы пребывания русских на острове, собрать материалы об этнографии, о примерном количестве жителей, разбросанных по лесам, о климате, древес­ных породах и минералах. Журнал Бошняка запол­нялся новыми и новыми данными.

Обратный путь показался лейтенанту еще более трудным. Чай, сахар и сухари – все кончилось. Пита­ясь сушеной рыбой, в разбитой обуви, с истертыми, кровоточащими, распухшими ногами пробирался он по пройденному уже пути.

В селении Танги Позвейн радостно бросился ему навстречу. Шатаясь, Бошняк обнял проводника. Уже три дня он ничего не ел, кроме небольшого количе­ства рыбы утром перед походом.

Немного отдохнув и подкрепившись горячим чаем с сухарями, Бошняк и Позвейн двинулись в путь. Со­баки отказывались идти. Кормить их было нечем. По всему берегу в этом году недоставало собачьего кор­ма, и добыть его было невозможно. А тут штормом оторвало припайки льда у берегов, и приходилось про­бираться по острым утесам.

В селении Виахту Бошняку посчастливилось обна­ружить следы пребывания русских поселенцев. Жи­тели говорили, что последний из русских, Василий, умер недавно. Лейтенант купил у какой-то старухи че­тыре листа из старинной книги. Один из них был за­главным и гласил: