Путь к океану (сборник)

Шлюпки продолжали неуклонно двигаться к югу по Татарскому, как тогда говорили, заливу, и на кар­те у Невельского впервые вместо «белого пятна» ло­жилась извилистая береговая линия, а цифры перед нею указывали глубины, вполне достаточные для про­хода крупных морских судов.

После многих трудов и опасностей 22 июля шлюп­ки дошли до самого узкого места пролива. Все пре­дыдущие исследователи, от Лаперуза и до мичмана Гроте, находили здесь перешеек, соединяющий Саха­лин с материком.

Невельской же открыл пролив шириною в 7 кило­метров.

Но для того, чтобы окончательно убедиться в оши­бочности данных предыдущих исследователей, необхо­димо было дойти до широты 51°40ґ, где побывали Лаперуз и Браутон. На это потребовалось два дня. Теперь уже с несомненностью можно было утверж­дать, что Сахалин остров.

После 22-дневного плавания, постоянно прерывае­мого шквалами, Невельской вернулся на «Байкал», закончив трудный поход, блистательно доказав спра­ведливость своих предположений и ниспровергнув до­толе непогрешимый авторитет известных путешествен­ников.

Своим дерзким путешествием, совершенным вопреки желанию влиятельных особ, и сделанными откры­тиями Невельской задел интересы целой иерархиче­ской лестницы чиновников, начиная от Завойко, командира Аянского порта, посылавшего экспедицию Гаврилова, и кончая самим могущественным и мсти­тельным Нессельроде – канцлером империи, изменившим текст донесения Гаврилова и доложившим Нико­лаю I, что Амур теряется в песках и для России ника­кого интереса не представляет.

Невельской между тем торжествовал победу, сияя доброй улыбкой, жал руки поздравлявшим его това­рищам и благодарил их за помощь.

Третьего августа транспорт вышел из лимана и взял курс к северу, делая съемку побережья. У мыса Мухтель, заштилев, «Байкал» стоял среди зеркально-неподвижных вод в тиши погожего осеннего дня, как вдруг вахтенный заметил две черные точки, направ­ляющиеся от берега.

VIII. ИСТОРИЯ ПОРТА АЯН

Это оказались две байдарки, в которых находи­лись тунгусы и один человек европейского облика. На вопрос, кто они, пожилой человек в старой офицер­ской фуражке крикнул, что он служащий Российско-Американской компании, корпуса флотских штурма­нов поручик Орлов и просит принять его на борт.

Орлов возвращался из большого сухопутного пу­тешествия, которое совершил по заданию компании. Он обследовал прибрежье Охотского моря и собрал от встречных туземцев сведения об Амуре и окрест­ных землях. Сведения эти не были новы для Невель­ского. Но сам штурман очень заинтересовал Генна­дия Ивановича и пришелся ему по душе. Это был немногословный, неторопливый человек, небольшой, сухощавый, перенесший столько бедствий и лишений, что они уже были бессильны причинить ему какой-либо ущерб. Глаза Орлова светились живостью и энергией. Невельскому нравилось, как старик (впро­чем, это определение мало подходило к Орлову, – ему с одинаковой вероятностью можно было дать и шестьдесят и сорок лет) обращался со своим спутни­ком, тунгусом Афанасием. Он относился к Афанасию без тени начальственного пренебрежения. Видно, их сблизили совместные многолетние странствия по при­морским пустыням Восточной Сибири.

Интерес к этому забытому краю, любовь к людям, его населяющим, направляли всю жизненную деятель­ность Орлова. Он любил рассказывать о простоду­шии, благородной доверчивости, верности и справед­ливости тунгусов, в общении с которыми провел много лет.

Из рассказов Орлова о своих странствиях сама со­бою складывалась история карьеры некоего лейте­нанта Завойко и возникновения порта Аян. С интересом слушая бывалого штурмана, Невельской никак не предполагал, что вся эта история тесно сплетется с его собственной судьбой, а благодаря Завойко он пе­реживет самые горькие и тяжкие минуты своей жизни.

Вот эта история, подкрепленная фактами, которых в то время не могли знать ни Невельской, ни Орлов.

В 1840 году лейтенант Завойко, женившись на пле­мяннице Ф. П. Врангеля, председателя правления Российско-Американской компании, перешел на служ­бу компании. Случилось так, что для него не на­шлось хорошей вакансии и он должен был первое время довольствоваться местом начальника Охотской конторы. Это был перевалочный пункт компа­нии, не имевший большого значения и не дававший надежд на возможность выдвинуться.

Корабли компании приходили сюда из Аляски и с Алеутских островов. Начальник Охотской конторы должен был принимать от них меха, хранить их на складах, а затем сдавать комиссионеру для доставки в Якутск и дальше. Деятельность не очень блиста­тельная. Но Завойко – человек энергичный, самолю­бивый и изобретательный – стал искать пути к изменению такого положения.

И путь этот нашелся. Охотск, почти полтораста лет служивший единственным портом, при помощи ко­торого Камчатка и американские владения сообща­лись с Россией, был чрезвычайно неудобен и для ко­раблей и для жителей. Корабли не имели в нем на­дежного убежища, часто терпели бедствия и гибли. Люди, вынужденные располагать свои жилища сообразно нуждам порта, были лишены леса для отопле­ния, воды и т. д. Все это приходилось привозить из­далека. Кроме того, случались наводнения, смывав­шие городок вместе с людьми, скотом и завезенными грузами.

Давно шла речь о переносе порта куда-нибудь в более удобное место, но побережье Охотского моря почти не имело вполне безопасных бухт, во-первых, и, во-вторых, между Охотском и Якутском был тракт, которым пользовались, хорошо ли, худо ли, все же почти двести лет. В новый же порт нужно было ис­кать и новый путь. Для решения этих вопросов мож­но было попытаться открыть судоходство по Амуру и в его устье создать порт, как стремился сделать это Невельской. Но Завойко не обладал дальновидностью Невельского и широтой его ума. Он пошел проторен­ным путем.

Еще до Завойко начальник Охотского порта Миницкий предпринял изыскания более удобного места для порта. Путь из Якутска к берегам Охотского мо­ря намечался Фоминым в 1806 году по реке Лене и далее в Алдомский залив.

Благодаря своим связям Завойко получил от Рос­сийско-Американской компании разрешение действо­вать по своему усмотрению для подыскания нового места порту. Завойко остановил свое внимание на за­ливе Аян и в мае 1842 года на китобойном вельботе отправился в путь. Он взял с собой Орлова, «быв­шего штурмана», тогда еще ссыльнопоселенца. По всеобщим отзывам, Орлов был опытным путешествен­ником и мастером своего дела; Завойко остался дово­лен своим выбором.

Но запала у Завойко хватило всего на несколько дней пути, за которые пройдено было 120 верст. Экс­курсия оказалась малоприятной. Ночевать приходилось на пустынном берегу, среди еще не стаявших снегов. Намокшие и продрогшие за день путеше­ственники сушились у костра из сырых, дымящих вет­вей. А тут еще в один прекрасный день неожиданно подул с моря ветер, и понесло на сушу целые ледяные поля, которые едва не раздавили вельбот. С трудом удалось вытащить его на берег.

Между тем близилось время прихода кораблей с Аляски и островов. Завойко очень кстати вспомнил, что ему следовало быть на месте для принятия гру­зов. Поручив все дальнейшие труды и заботы Орлову, лейтенант отобрал себе проводников понадежнее и берегом пустился в обратный путь на Охотск.

Орлов же довел дело до конца и, добравшись до Аяна, составил карту Аянского залива, а по пути ту­да – эскизную карту побережья. Обратный путь он совершил на присланном за ним бриге компании.

На следующий год Завойко, памятуя трудности прошлого путешествия, не поехал с Орловым, а от­правил его с тунгусом Афанасием не на вельботе, а на простой рыбацкой лодке.

Орлов и Афанасий довольно быстро убедились, что лодка не годится для плавания по бурному весенне­му морю, среди льдов. Они, однако, успели добрать­ся на ней до реки Ульи.

Плыть дальше было и трудно и опасно на перегру­женной и тесной лодке. Орлов и Афанасий сделали длительный привал. В несколько дней они перестрои­ли лодку, увеличив ее грузоподъемность и улучшив мореходные качества.