За золотом Нестора Махна

Она отвечает, что не получала никаких писем от советских шпионов, а то письмо было от ее дяди из Константинополя. Затем председатель суда вызывает свидетелей и обращается ко мне:

— Зачем подсудимый вызвал через суд свидетеля Геродота и что хочет, чтобы свидетель подтвердил?

— Я вызвал свидетеля для того, чтобы он подтвердил, что я приехал не от большевиков, как меня обвиняли в сигуранце, а что я был в украинской армии и перешел в Румынию с войском, о чем свидетель Геродот хорошо знает, так как он является секретарем украинского комитета эмигрантов в Румынии. А также, чтобы он подтвердил то, что Запорожченко и Зиньковский есть не советские агенты, а украинские националисты, которые все время боролись против большевиков и сейчас послали меня не шпионить в пользу Советов, а связаться с заграничной организацией в Румынии для совместной борьбы против большевиков, о чем свидетель Геродот знает и может это подтвердить.

— Скажите, свидетель Геродот, что вам известно по делу подсудимого Скомского?

— Я — секретарь миссии украинских эмигрантов в Румынии. Знаю, что подсудимый Скомский является эмигрантом, потому что мне приходилось ему выдавать соответствующие документы, а также это подтверждается тем, что он записан в алфавитной книге украинских эмигрантов с приложением его фотографии, и документом, выданным ему генеральной сигуранцей в 1923 году. Относительно Запорожченко и Зиньковского я могу сказать то, что я знал их как украинских офицеров, находящихся в эмиграции здесь в Румынии. А теперь, когда они живут на Украине, то я не знаю, что они делают. И поэтому, когда они предлагали мне через подсудимого Скомского держать с ними связь, я отнесся к ним с недоверием, боясь, чтобы они не были советскими агентами, а посему отвечал им через подсудимого Скомского, что не буду с ними поддерживать связь, пока не узнаю, что они действительно служат украинской народной республике.

— А вы, свидетель, подтверждаете, что подсудимый Скомский был в украинском национальном войске, бился против большевиков и перешел в Румынию с украинским войском?

— Подсудимый Скомский не был в украинском войске, которое подчинялось главному украинскому командованию и Центральной Раде в Киеве, а перешел в Румынию с отрядом Махно, который никогда в украинское войско не входил. Когда они перешли на территорию Румынии, то наш комитет их принял под свое покровительство, как и других украинцев.

— Больше вы ничего не знаете по этому делу?

— Нет, — отвечает Геродот.

Мне хотелось подойти и дать ему в морду за такие «хорошие» показания. В это время председатель суда дает слово прокурору, который выступает с обвинительной речью:

— Господин председатель и почетный консилиум! Нам известно, что большевики стараются по всей нашей великой Румынии насадить своих агентов, чтобы разносить свою заразу и шпионить против нас. Они организовали очень много таких банд, в которых работают эмигранты. Благодаря нашей хорошей полиции мы уже многих раскрыли, но еще больше осталось нераскрытых. Эта новая банда, которая хотела втянуть в свою сферу и Геродота, действительно была делом рук большевиков во главе с хорошо нам известными агентами Зиньковским и Запорожченко. И наш подсудимый Скомский является не кем иным, как участником этой организации. Наша славная сигуранца, благодаря ее бдительности, сумела раскрыть эту банду и точно установила, что наш подсудимый Скомский является не одним из борцов за восстановление национальной Украины, как он говорит перед судом, а одним из многочисленных советских агентов.

Господин председатель и почетный консилиум! Вы слыхали, что нам говорит свидетель подсудимого Геродот? Он говорит, что Скомский в украинской армии не был, а был в отряде Махно. Кто же такой Махно? Нам всем хорошо известно, что Махно перешел к нам со своей бандой. К ней принадлежал и наш подсудимый Скомский. Мы его приняли как честного эмигранта, дали ему хлеб, соль и приют. А он попытался организовать бунт в нашей провинции Буковине. Мы видим, что все эти организации, созданные большевиками, развиваются все больше и больше и лишь потому, что наши суды очень мягкие. Я призываю суд больше внимания уделять этим шпионским организациям и подвергать суровому наказанию виновных, одним из которых является наш подсудимый Скомский. А посему прошу наказать его по самой суровой статье закона за шпионаж в мирное время и осудить к 5 годам тюремного заключения.

Предоставляется слово защите. Выходит мой молокосос и говорит:

— Я прошу за отсутствием вины подсудимую Наталию Ганшину оправдать. В защиту подсудимого Скомского ничего сказать не могу и все оставляю на усмотрение почтенного военного консилиума.

Мне предоставили последнее слово. Конечно, послушав прокурора и услышав о 5 годах тюрьмы, у меня дрожь побежала по коже, но все-таки держу слово:

— Все то, в чем обвинял меня господин прокурор, есть лишь слова, ничем не подкрепленные. Я себя виновным в причастности к шпионской организации во вред румынскому государству не признаю. Наоборот, все наши национальные организации надеются, что румынское государство нам поможет освободиться от большевиков если не силой, то оружием. И я, будучи украинцем-националистом, не мог работать на большевиков. А посему в этой части обвинения прошу суд меня оправдать. Что касается обвинения в нелегальном переходе границы, то это оставляю на усмотрение консилиума.

Суд уходит на совещание, меня выводят в коридор. Долго ждать не пришлось. Через несколько минут выходит прокурор и говорит:

— Получил год. Ты доволен?

Я отвечаю, что не понимаю, за что.

— Сделаем пересмотр, — говорит он, — и я уверен, что получишь больше. Ты видел, что я даже досар не читал. Лучше будь доволен этим.

В это время выходит Геродот, берет под руку прокурора, и они идут вместе по коридору в кабинет. Я был до того сердит на него, что взял бы его за глотку и задушил. После всего этого мне стало ясно, что он меня все время продавал.

Наталия очень рада. Секретарь сказал ей, что она оправдана. Я хотел подавать кассацию, но адвокат мне не советовал, да и денег неоткуда было взять. Хотя Наталия обещала заложить все свое имущество: одежду и мебель, занять у кого-нибудь еще 2–3 тысячи лей. Но я, зная, что ее могут выслать за границу, советовал ей обо мне не беспокоиться.

Отбывать наказание мне назначают в центральной тюрьме «Дофтане», где, я слыхал, находятся все политзаключенные. Я также слышал, что это самая ужасная из всех румынских тюрем. Но все-таки я был рад, что попаду в нее и увижу всех политзаключенных Румынии. А еще потому, что надеялся передать оттуда через кого-либо весточку о себе в Одессу. Но в «Дофтане» я встретил совсем другую обстановку, чем ожидал. Политическая группа меня не приняла. На все мои заявления о приеме в организацию мне отвечали, что я шпион, а таких они не принимают. Советовали идти в другую организацию — к тем, кто был осужден за шпионаж.

В эту группу входило несколько человек антисемитов во главе со студентом Ясского университета. Тут были и мадьярские шпионы, и кучка провокаторов, которые были выброшены из организации политзаключенных, и агенты администрации. Сюда попал и я. Положение в тюрьме скверное. Харчи очень плохие: 400 г хлеба и 50 г чего-то вареного без всяких жиров, один раз в неделю дают 95 г мяса на человека. Сижу в одиночке. Здесь есть кровать, рогожка и одеяло. Ночь провожу в камере, день — во дворе. Работы никакой. Сильно голодаю. Не получаю никакой помощи…

На этих харчах я прожил месяц с лишним и до того ослаб, что когда, бывало, засидишься на одном месте, а затем подымаешься на ноги, то начинается головокружение. В это время на воле рабочие вышли на демонстрацию с требованиями улучшения быта политзаключенных в тюрьмах. Собрание политзаключенных тоже приняло решение выставить свои требования и объявить голодовку. В знак солидарности с другими товарищами мы тоже объявили голодовку. Она продолжалась сутки. Мы ее проиграли только потому, что центральный комитет румынской компартии в это время распался, партия раскололась на несколько фракций и не проводила организационную работу, даже не осведомив рабочие массы о том, что в тюрьмах началась борьба. Конечно, мы кое-что выиграли этой голодовкой, но только временно, не утвердив навсегда особый режим политзаключенных в законе. Зато потеряли двух лучших товарищей, которые умерли после голодовки. После этой борьбы я уже вошел в организацию политзаключенных с полным правом избирательного голоса.