За золотом Нестора Махна

Он посоветовал мне нанять адвоката, если у меня есть деньги, потому что адвокат быстрей поведет дело, а без адвоката могут держать в сигуранце долго. Я его стал просить, чтобы он отыскал мне адвоката. Он сказал, что не может это сделать, потому что ему целую неделю нельзя никуда отлучаться из караула. Я его расспрашивал, есть ли еще среди арестованных русские. Он мне сообщил, что в общей камере есть двое русских. Один из них старик, военнопленный, он хочет ехать в Россию, сидит здесь уже давно, а другой и сам не знает, за что арестован, он сидит 2 или 3 дня. Я догадался, что это Данилов.

Затем прошу его, чтобы он, если может, передал письмо от меня к одному адвокату. Он говорит, что этого сделать не может, потому что если узнают, что он передает письма арестованных, то попадет под суд. Я ему клялся, что его не выдам и заплачу за его труды. Он мне пообещал, что может отдать письмо на почту. Я прошу, чтобы он купил конверт и бумагу и когда придет на другую смену, чтобы принес мне. Он обещает это сделать.

Каких мук мне стоило постоять несколько минут у дверей на ногах! Но результаты разговора с часовым меня утешают. Наступает ночь. Я обдумываю, что написать Геродоту, если принесут бумагу, чтобы письмо пошло мне на пользу, даже если оно попадет в руки сигуранции. Связываю содержание письма с придуманным планом моего признания следователю. Внезапно приходит в голову ужасная мысль, что если Геродот не арестован, то все документальные данные он выдал сигуранце добровольно.

Проходит ночь. Наступает утро. Меня не вызывают. С нетерпением жду моего знакомого часового, чтобы написать письмо, зная, что в обеденный перерыв и до 6 часов вечера меня не вызовут. В 2 часа дня заступает на пост мой знакомый. И действительно, он меня не обманул. Принес мне конверт и бумагу, дал карандаш и просил, чтобы я писал осторожно, чтобы никто ничего не заметил.

Я сажусь и пишу письмо такого содержания: «Вельмишановний пане Дм. Вас. (Дмитро Васильович Геродот — Прим. авт.). Пишу вам цього листа з генеральної сигуранци. Я зараз заарештований. Мене підозрюють у шпигунстві на користь більшовиків. Але ж ви знаєте, що я переконаний українець і на таку роботу ніколи б не згодився. А зв'язок з вами я підтримував тільки із-за того, що працював на визволення України. Ви самі добре знаєте, що ми ні до яких румунських справ не втручаємося, а тому я вас прошу вжити всіх заходів, щоб роз'яснити їм, що я не ворог румунської держави, бо мене б'ють і мені не вірять, і вони мають рацію: звідки вони можуть знати, що я працював тільки для визволення національної України. А я сам не можу їх переконати, щоб мені повірили. Ви повинні мені допомогти, як борцеві за визволення України. З пошаною, Андрій».

Я запечатал письмо, написал адрес и отдал часовому. Я попросил его, чтобы он наклеил марку и отдал на почту, и пообещал ему хорошо заплатить, если мне дадут деньги из канцелярии. Он сказал, что денег ему не нужно, а сделает он это только из-за сочувствия ко мне. Вечером меня не вызывали, а вызвали на следующий день утром. Захожу в кабинет. Следователь говорит:

— Посмотри, на что ты похожий, а признаваться не хочешь. Что ты нам скажешь сегодня?

— Господин следователь, я скажу всю правду, — отвечаю.

— Что ты скажешь?

— Что я был на Украине, что меня послали от подпольной организации национальных украинцев.

— Если ты хочешь признаться, то начинай с того, когда ты приехал в Румынию, как ты уехал и с кем, говори обо всем подробно. Но помни, что за каждое слово ты будешь отвечать. Мы будем все сверять, и если ты будешь говорить неправду, то я тебя заставлю во всем признаться.

Он вынимает из стола бумагу, передает секретарю и просит записывать все слово в слово. Я начинаю рассказывать, что был в украинской армии, воевал против большевиков, в 1921 году бежал с разбитой частью в Румынию, был интернирован в лагерь, в 1923 году выехал из лагеря на работу в Бухарест, потом работал в Плоештах до 1924 года. (Далее я буду приводить свои показания подробно).

В Плоештах ко мне приезжает сотник Запорожченко и говорит, что на Украине теперь большое восстание украинцев против большевиков. Ему поручено от украинской эмиграции организовать группу, которой румынские власти дадут оружие и пропустят через границу для борьбы и организации военных отрядов против большевиков. И если я хочу, то могу уехать с его группой. Я с радостью согласился. Он сказал, что когда будем уезжать, то он за мной заедет. Через несколько дней он приезжает ко мне и говорит, что сейчас будет ехать на станцию. Я собрался, и мы уехали в Яссы. В Яссах я встретился в гостинице со всей группой: Зиньковским, Бойченко, Шанкалой и Зиньковским вторым.

— В какое время это было? — спрашивает следователь.

— Это было летом, но я не помню, в каком месяце — в июне или июле.

Он перелистывает досар, обращаясь ко мне:

— Ну, говори дальше, что вы там делали в Яссах.

— Нам принесли оружие в гостиницу, и мы отправились на границу в сопровождении двух штатских из Ясс.

— Как их фамилии?

— Их фамилии я не знаю, потому что они говорили только с сотником Запорожченко. На границу мы приехали днем и ждали до ночи у пограничного коменданта, а ночью нас переправили на Украину. Мы 6 суток шли только ночью, а днем прятались в лесу. Потом Запорожченко сказал, что нужно закопать оружие в лесу, а самим явиться в милицию и строго запретил нам говорить, что мы пришли с оружием и что об этом знали румынские власти. Мы все были недовольны и хотели вернуться назад. Но Запорожченко стал уговаривать нас, что так нужно, что большевики нас не расстреляют, подержат месяц или два под арестом и выпустят на основании амнистии. Но только нужно говорить, что мы сами убежали из Румынии и хотим идти домой. Он обещал в дальнейшем со всеми держать связь и сообщить, что делать дальше, когда нас выпустят. Мы с этим согласились. После того, как закопали оружие, мы явились в милицию в местечко, название которого я сейчас не помню. Нас арестовали и отправили в Харьков. В Харькове мы сидели под арестом 3 месяца, нас допрашивали, как мы перешли границу и для чего. Мы все отвечали, что хотели домой и поэтому бежали из Румынии. Когда нас выпустили, я поехал домой. Дома жил месяца 2–3 под надзором милиции и являлся два раза в месяц отмечаться. Потом надзор с меня сняли.

— Чем ты занимался, когда жил дома?

— Я крестьянин и занимался хлебопашеством.

— Говори дальше.

— В 1925 году, весной, ко мне приехал Запорожченко и сказал, что теперь уже нужно нам начинать создавать организацию для борьбы против большевиков среди крестьян. Он жил в Павлограде и сказал мне, чтобы я приезжал к нему каждую неделю забирать листовки и воззвания против большевиков для распространения среди крестьян. Так я работал до 1926 года. Среди крестьян в это время начались волнения, даже бунты. Такие организации были по всей Украине, но многие из них были раскрыты большевиками и уничтожены в пограничной полосе, а у нас на Екатеринославщине, Харьковщине, Полтавщине, Черниговщине и на Кубани до сих пор ни одна не была раскрыта, и все время их члены готовятся ко всеобщему восстанию, чтобы освободить Украину от большевиков и московщины. Летом 1926 года Запорожченко позвал меня и сказал, что надо поехать в Румынию для того, чтобы связаться с нашими братьями-эмигрантами и уведомить их обо всем. Я согласился поехать. Он сказал, что если по дороге меня задержат большевики, то чтобы я ни в коем случае не говорил, что я виделся с ним и он меня посылал, и дал мне адрес Л. Зиньковского в Одессе и письмо к нему. При этом добавил, что Зиньковский знает, что посоветовать, чтобы легче пробраться через границу. Также он сказал, чтобы я в Румынии явился к Геродоту и объяснил ему положение на Украине и чтобы Геродот держал связь только с Зиньковским и больше ни с кем.

— А где ты нашел Зиньковского в Одессе: на какой улице, какой номер дома?

— На улице Набережной, 36.

— А что он там делает?

— Он служит на торговом пароходе.