Ушкуйник. Бить врага в его логове!

Мишане тоже хотелось обернуться, да нельзя было.

Враг его выхватил левой рукой плотницкий топор из-за пояса. Кисть правой руки была багровой и деформирована. «Кости-то я ему сломал!» – обрадовался Мишаня.

Да рано он радовался! Противник осознал, что его время уходит с каждой потерянной каплей крови, струящейся из ран. Заревел он, аки медведь, желая устранить Мишаню, и кинулся вперед, размахивая топором.

Сабля длиннее, но против топора не защита. Один удар, второй! Сабля жалобно звякнула и сломалась пополам. Противник вскинул левую руку с топором, издал торжествующий крик. Он намеревался обрушить на Мишаню топор, слегка подставив раненый бок с распоротой кольчугой. И Мишаня не упустил шанс, воткнул в прореху кольчуги обломок сабли в локоть длиной и провернул в ране. Глаза врага округлились, он попытался вдохнуть, отступил на шаг, выронил топор, схватился левой рукой за торчащий в ране обломок, но силы его покинули. Он качнулся и упал на спину.

Мишаня перевел дух и обернулся назад. Хорошо, что он не сделал это раньше, иначе боевой дух его не был бы так силен. Около двух десятков конных теснили людей Кости. От Мишани до места схватки оставалось не больше четырех саней.

У хвоста обоза виднелись убитые. Видно, слишком много было нападавших, а Костя переоценил свои силы. «Если нападавшие победят, в живых не оставят никого. Надо помочь Косте! Как он там сказал – ты просто упади в сани и жди? Если бы я так сделал, то был бы уже трупом», – несколько отстраненно подумал Мишаня.

Он схватил арбалет – единственное его оружие, взвел тетиву, наложил болт. Бьющиеся с нападавшими люди Кости заслоняли обзор. Мишаня перебежал на другую сторону обоза и увидел крадущегося человека. Сильно прогнувшись, он спрятался за сани, собираясь напасть со спины обороняющихся. В руке его поблескивал лезвием боевой топор. Мишаню он пока не видел. Михаил вскинул арбалет. До крадущегося мужика было шагов двадцать, и он нажал на спуск. Болт угодил в левую половину грудной клетки. Воин с топором умер сразу. Ткнулся носом в снег, который окрасился хлынувшей кровью, и даже не дернулся.

Мишаня снова взел тетиву, наложил болт. Однако его заметили. Один из противников на коне перемахнул через сани и направился к Мишане, держась левой стороны обоза. Опытный был, к шее коня пригнулся так, что попасть в него было трудно. А конь все ближе и ближе.

Михаил схватил левой рукой мешок с соломой и швырнул в коня. Мешок только с виду полный, но легкий. Конь шарахнулся от летящего мешка в сторону, открыв всадника. Мишаня повел арбалетом, сделав упреждение, и выстрелил.

Заржал конь, закричал всадник. Господи, да в кого же я попал? Конь по инерции проскакал немного и завалился на бок, придавив всаднику ногу.

Первым желанием Мишани было метнуться к нему и добить. А из оружия – только арбалет. Зарядил его Мишаня на всякий случай и решил разжиться какой-нибудь саблей или топором. Вон сколько убитых лежит! Согнувшись в три погибели, укрываясь за санями, подобрался он к убитому им мужику, вытянул из-под руки его боевой топор и почувствовал себя увереннее. Таким же путем вернулся назад – и к всаднику.

Тот сверкнул глазами зло, держался, пытаясь освободить прижатую тушей коня ногу, но не получалось. А вторая нога, что к Мишане обращена была, вся в крови и правый бок у коня в крови, а из него хвостовик болта торчит. Оказывается, болт всаднику в ногу попал, пронзил ее, сломав кость, и в бок лошади угодил.

– Что, добавить вернулся? Всех вас изобьем, лизоблюды московские!

– Ага, только ты этого уже не увидишь.

Мишаня взмахнул топором, вонзив лезвие глубоко в грудь всаднику. Была на всаднике кольчуга, да не выдержала удара – тяжел топор!

Дернул Михаил топор за рукоять, пытаясь вытащить, да где там, застрял прочно в костях. Зато теперь можно не опасаться раненого в своем тылу. Повернулся Мишаня к месту основного боя. А тут – перемены разительные, и не в пользу Кости.

Сам Костя на коне сидел, от нападавших саблей отбивался – черным дамаском, что Мишаня подарил. Рядом с ним дюжий десятник Кондрат саблей машет. А противников трое осталось, и все на конях. Известно, против конного пешему долго не продержаться.

Поднял Мишаня арбалет, подошел поближе. Пот глаза заливал. Михаил шапку сбросил, рукавом рубахи пот утер, прицелился. И только один из нападавших саблей взмахнул над Кондратом, как Мишаня выстрелил.

Болт противнику в грудь угодил. Удар был такой силы, что всадника вышибло из седла. Мишаня хотел снова зарядить арбалет, кинулся, а холщовой сумки, что висела через плечо и в которой лежали болты, нет. То ли сам обронил, то ли срезало лямку во время боя.

Положил арбалет на сани – действенное оружие не раз ему сегодня помогало, и побежал к месту схватки. На ходу поднял со снега сулицу – коротенькое копьецо, да так с разбега его в спину противника, который на лошади был, и всадил. Сулица – оружие метательное, но и так получилось неплохо.

Всадник дернулся, получив удар, сабля из его руки выпала, и он стал клониться вперед, на шею коня. Тут и Кондрат добавил ему саблей, окончательно сбив на землю.

– Все!

Все противники повержены, и даже стонов раненых нет. Битва была ожесточенной – бились до смерти.

Мишаня огляделся. Из оставшихся в живых – он и, как ни странно, – без единой царапины. Кондрат жив, но в крови.

– Ты ранен?

– Пустое – царапины! То кровь врагов.

А вот Костя вызывал опасения. Он еще держался в седле, но глаза были закрыты, а сам качался, как пьяный. Кондрат с Мишаней подскочили к нему, бережно стянули с седла и уложили на снег.

– Костя! Куда тебя? Где болит?

Кондратий ощупал кольчугу – цела. На левом предплечье – порез от сабли, на левом же бедре – глубокая кровоточащая рана.

Вдвоем они перенесли Костю в сани и уложили на мешки с соломой – все же помягче. Кондрат ловко – видно, опыт большой – взрезал ножом штанину и перевязал рану белой холстиной, предварительно засыпав ее сухим толченым мхом. Затем он перевязал Косте руку и укрыл его медвежьей шкурой.

– Крови потерял много. Но – отойдет, жить будет!

У Мишани от сердца отлегло – все-таки прикипел он к Косте.

Кондрат окинул взглядом место схватки – еще несколько минут здесь звенели сабли, слышалось отчаянное ржание коней и возгласы: торжествующие – победителей и предсмертные – умирающих.

– Собирай оружие – да на сани. Возвращаться будем.

Мишаня бросился собирать и складывать в сани сулицы, сабли, ножи, копья.

– И кольчуги снимай! – распорядился Кондрат.

Он умыл лицо снегом, вытер об себя руки и стал ловить лошадей. Набралось аж три десятка – целый табун. Взяв веревку, он привязал к ней уздечки, чтобы кони не разбежались.

– Теперь давай сани на ход разворачивать.

А попробуй их разверни на узкой лесной дороге, да еще и с лошадью!

Возились долго. Ветерок поднялся, поземка на-чалась.

Мишаня отыскал свой тулуп и шапку, оделся.

Кондрат поднял с земли свалившуюся сулицу, бросил ее на груду оружия в санях и повернулся к Мишане:

– А теперь самая тяжелая работа нам будет – своих убитых на сани грузить. Не бросать же их в лесу непогребенными!

Пока всех погрузили, взопрел Мишаня да и устал изрядно. За хлопотами и не заметил, как смеркаться начало.

– Ехать надо, – заключил Кондрат. – Костю в тепле согреть надо да вином теплым напоить. Мы и так времени много потеряли. Пойду, сочту противников. Костя ведь, как в себя придет, обязательно спросит.

Кондрат прошелся по месту боя, считая убитых, возле некоторых останавливался и что-то разглядывал. Вернувшись, удовлетворенно кивнул.

– Много врагов положили – три десятка и еще два сверху. Заметь – все конные и в броне. Учитывая, что наших только пятеро было – вполне неплохо, потому как пешему против конного устоять трудно – особенно если не в строю. Я, когда убитых считал, заметил, что есть погибшие от болтов арбалетных. Твоя работа?

– Моя.

– Молодец, купчина! Косте обязательно обскажу. А я все назад поглядывал. Когда, думаю, эти ударят, что дерево свалили. Не дождался, а после, в бою, и думать о них забыл. Теперь вижу – в трудный момент положиться на тебя можно, парень. Я думал – молод еще, да и не воин – не новик даже, – из торговых. Струсишь, думал, всю схватку в санях просидишь, а то и в лес утекешь. Ошибся, выходит. Да ты не обижайся за думки мои такие. Ну, трогаем, парень!