Александровский cад

– Понял, – буркнул сконфуженный Лешка.

– И кстати, – добавил Владимир Константинович, – забеги завтра к Варфоломееву, он тут заходил, о тебе спрашивал.

Лешка прошлепал босыми ногами по паркету и нырнул под одеяло, где его ждала счастливая Танька.

– А ты не боишься, что отец вернется? – обняв ее, спросил Казарин.

– А ты? – лукаво переспросила она.

– Боюсь… – честно признался Лешка.

– Фу, трус!

Он провел руками по ее волосам.

– …Боюсь, что заставит меня жениться на тебе. Танька прищурилась.

– А ты – против?

– Нет, но теперь он мой непосредственный начальник При этих словах Казарин посмотрел на купол собора за окном и смешно пожал плечами: он явно до конца еще не верил такому повороту в своей судьбе. Затем Лешка поднялся, подошел к фотографии их класса, стоящей на столе, зачем-то взял ее в руки и сказал:

– Знаешь, есть такая притча про грешника, который вдруг почувствовал стыд за свои поступки. Тогда пришел он к мудрецу и говорит: «Что мне делать, чтобы заслужить прощение?» А мудрец и отвечает: «Возьми доску и за каждый свой плохой поступок забивай в нее гвоздь. Сделаешь хороший поступок – вытаскивай гвоздь. И вот когда не останется ни одного гвоздя – считай, что совесть твоя чиста». Прошло много лет. Приходит счастливый грешник к мудрецу и гордо протягивает доску без гвоздей. Мудрец взял ее, посмотрел на свет и грустно улыбнулся.

– Ну и что? – не поняла Танька. – Исправился грешник?

– Исправился, – кивнул Лешка. – Только дырки остались.

Танька отвернулась к стене.

– Ты прости его, – тихо сказала она. – Мне ведь он сделал намного больнее…

Лешка сделал шаг к окну и холодно бросил:

– Думаешь?

Повисла пауза. Таня еще немного помолчала и вдруг, сладко потянувшись, произнесла:

– Ну и ладно. Было и прошло. Кстати, не давай ему на себя кричать.

Алексей удивленно обернулся.

– С чего ты взяла, что он на меня кричит? Это он тебе сказал?

Таня поняла, что проболталась.

– Ничего он мне не сказал. Просто вчера… ну, когда ты ему докладывал про Панина, я зашла в приемную. А дверь была не заперта. Я и… услышала, как он на тебя кричал.

Алексей сел на кровать.

– А что ты еще слышала?

– Да ничего! Ничего такого…

Казарин сделал вид, что готов приступить к пыткам.

– А ну, давай, говори, разведчица! Татьяна с визгом нырнула под одеяло.

– Ну, – донесся оттуда голос Шапилиной, – про то, что ты предлагал опросить обслугу, чтобы выяснить, что же пропало в панинском кабинете.

Казарин всплеснул руками.

– Да ладно, чего такого? – искренне удивилась Танька, вновь высунув голову. Она быстро сбросила одеяло, вскочила и начала одеваться. – Я тут, между прочим, для тебя кое-что выяснила.

Лешке оставалось только вновь всплеснуть руками.

– Что?!

– По дороге расскажу… "

Когда они вышли из подъезда, уже вечерело. С наступлением темноты Кремль, как и вся Москва, должен был стать невидимым для самолетов противника. Нельзя было зажигать свет, если он мог проникнуть на улицу. Поэтому большинство окон, даже Первого корпуса, были завешаны одеялами. Когда Таня и Алексей проходили мимо Царь-колокола, со стороны Тайниц-кого сада появилась машина с маскировочной сеткой на фарах.

– Давно они это придумали? – спросил Лешка. Татьяна пожала плечами.

– Ты знаешь, не обращала внимания.

– Может, ты наконец скажешь, куда мы идем? Татьяна на ходу хитро посмотрела на Казарина.

– Знаешь, кто еще несколько дней назад работал секретарем у Панина? – спросила она, когда они свернули за угол Четырнадцатого корпуса.

– Кто?

– Вера Чугунова.

Лешка присвистнул от удивления.

– Не смотри ты на меня такими круглыми глазами, – рассмеялась Шапилина. – Ты мне напоминаешь Замурованного монаха.

Она подхватила Лешку под руку и потащила дальше.

– Так вот, она говорит, что в шкафу стояло старинное пресс-папье.

Алексей наморщил лоб:

– Пресс-папье?

– Пресс-папье.

– И больше ничего?

– Что ты пристал? Вот сам у нее сейчас и спросишь. Пройдя между Четырнадцатым и Сенатским корпусом почти до Кремлевской стены, они свернули налево, вошли в шестой подъезд, затем поднялись на второй этаж и оказались в приемной.

Не успели они открыть дверь, как вскочившая из-за своего стола Вера приложила палец к губам.

– Т-с-с.

– Чего расцыкалась? – осадила подругу Таня.

– Совещание, давайте быстрее.

Верка вытолкала друзей в коридор и прикрыла за собой дверь.

– У меня всего пять минут. Они скоро закончат. Она с иронией оглядела фигуры ребят:

– Я гляжу, вы наконец помирились?…

Таня и Леша счастливо переглянулись, не заметив тоски, промелькнувшей на лице школьной подруги.

– На свадьбу-то позовете? Таня бросилась ей на шею.

– Ну что ты такое говоришь?!

А Вера в этот момент, не отрываясь, смотрела на Алексея. И лишь когда Татьяна чмокнула ее в щеку и кивнула в сторону Казарина: «Расскажи ему про пресс-папье», – быстро отвела глаза.

– Тебе это очень нужно? – медленно проговорила она. Лешка достал удостоверение.

– Рассказывай. Нужно. Вера пожала плечиками.

– А что рассказывать-то?

Она наморщила лоб, вспоминая какие-то подробности.

– Ну… писала я как-то для Панина служебную записку. Мне понадобился справочник, и я полезла в шкаф, где и наткнулась на это пресс-папье. Попыталась его отодвинуть, но не тут-то было: пресс-папье оказалось невероятно тяжелое – как будто железное внутри. Я потом еще заметила, что уборщицы из-за этого не всегда под ним пыль вытирали – ленились лишний раз брать в руки такую тяжесть…

Вера открыла дверь в приемную, убедилась, что все тихо, и вернулась к друзьям.

– Да! То пресс-папье было с гербом какого-то барона: то ли Шпуллера, то ли Шпиллера. Не помню. Кстати, Панин любил хвастать, что им в свое время пользовался сам Свердлов. Мол, революционная реликвия с дворянской историей.

Лешка дослушал Чугунову до конца и тут же спросил:

– А после убийства Панина ты это пресс-папье видела?

Вера замялась.

– Нет. Мне позвонили утром и говорят: «С сегодняшнего дня ты работаешь на другом этаже». И все.