Ушкуйник. Бить врага в его логове!

– То, что воинами на меч взято – тринадцать ушкуев – среди воинов и делиться должно. Кроме того, с каждого ушкуя десятая часть – в воинскую казну пойдет. Остальное – делим на доли. Кормчему – две доли, хозяину – пять, свободным гребцам – из тех, с которыми поход начинали, – по доле. Возражения есть?

Едва где-либо начинали разгораться споры, Костя их решительно прерывал.

– Кабы не войско, не видать корабельщикам трофеев вообще!

Сказал, как точку поставил. Ведь в самом деле, без войска Сарай было не взять, и потери среди воинов были большими, чем на судах.

– А суда наши?! – встряли устюжане. – Ушкуй-то наш утонул! Кто за него теперь заплатит?

– А за наши ушкуи – тоже! Трофеи-то мы успели вытащить – это верно, но ушкуи на дне Вятки!

– Хорошо! Предлагаю из общего котла до дележа выплатить за утонувшие суда их стоимость хозяевам. Во сколько оценим, уважаемые мужи?

Сразу закричали:

– У них ушкуи не новые были, потрепанные, больше пяти денег серебром не стоили.

– А ты их смотрел? – вскипели ушкуйники. – Второй сезон всего плавали.

– Тьфу на вас, – разозлился Костя. – Что вы за люди мелочные такие? Десять монет – и весь торг. Все согласны?

Уже спорщики к тому времени голоса сорвали, потому – согласились. Время-то уже к полдню.

Сначала из общего котла отдали деньги за сгинувшие суда, затем кормчие или владельцы судов рассчитались с гребцами из невольников. В сторону отошли ушкуи с воинскими трофеями. Памятуя слова Кости – и лобановские суда с ними. Потом только стали делить трофеи из общего котла на доли. И уж к вечеру только раздали, кому чего причиталось. Нашлись недовольные.

– Зачем мне два ковра и золотые блюда? Ладно – блюда на золото переплавлю, а ковры? Соседу моему по скамье – так серебро досталось!

Но недовольных никто уже не слушал. Каждый оценивал свою долю, любовался деньгами и, складывая в мешочки, прятал их за пазуху.

– Эх, жалко, корчмы в деревне нет. Сейчас бы напились тварного вина на радостях!

– Дурень, все спустить хочешь? Как был голытьбой, так ею и останешься! Я вот избу новую поставлю, корову да лошадь куплю – заживу, как человек.

– Жмот потому что! Деньги как легко пришли, так и уйдут.

– Истинно – дурень!

И такие разговоры велись почти каждой командой. На радостях купили у селян последнюю живность. Жарили, варили и объедались.

А Михаил выдал невольникам их деньги, а за доли молчал. Гребцов из свободных людей немного на судах осталось – погибли. Прохор, Поликарп, Ефим, Спиридон – светлая им память. Костя про долю погибших не упомянул. А Михаил хотел по справедливости поступить. У каждого же семьи остались, да и не посторонние они люди для Михаила.

Когда вечером Павел заикнулся о долях, Михаил отмахнулся – на месте делить будем!

Уж в темноте к Мишане Костя подошел.

– Что-то ты, Мишаня, не весел. Живой из опасного похода возвращаешься, с трофеями богатыми – радуйся!

– Не время. Хочу в Хлынове трофеи поделить, погибшим их долю выделить – семьи у них.

– Правильно! Мудро! Я из воинских тоже семьям погибших долю выделяю. А кто одиночкой был, без роду, без племени, их доля в общий котел пойдет. И погибшим доля – это по-христиански. Кроме того, это и живым надо. Коли знает воин, что в случае гибели семья с деньгами будет – не раздумывая за тобой пойдет. Не жлобись, и получишь верных людей. И еще.

Костя понизил голос, обернулся – нет ли чужих ушей рядом.

– С каждого своего судна на воинские по сундуку отдашь. Это меньше, чем десятина, остальное – твое, сам решай, как делить будешь. Только в Хлынове, на виду – не дели и трофеев не показывай. И своих предупреди, чтобы языки за зубами держали. Деньги по кабакам пусть не мотают, не хвастают победой. До ушей ханского баскака дойдет – кровью умоются.

– Понял, Костя. Я сам об этом думал.

Вскоре Костя вернулся с десятком воинов. Суда Михаила стояли рядом с воинскими. Костя ткнул пальцем в сундуки, и воины их перегрузили. Что было в каждом сундуке, Михаил и не помнил, а Костя не знал. Брали наугад. Когда Костя утром проснулся, половина судов каравана уже ушла.

– До Хлынова вместе с воинскими судами иди, – подсказал Костя. – Какая-никакая, а все же охрана. А уж там – извини, все врассыпную. Негоже всем караваном в Хлынов идти – каждый по отдельности, и даже, желательно, в разные дни.

Ушкуи снялись со швартовов и шли под парусом, а по берегу двигалась воинская рать. Время от времени от конников отделялись небольшие группы всадников и, помахав на прощанье руками, уходили в сторону – в Кумены, Даровское, Юрью, Черную и Белую Холуницу. Позади на крупах коней были приторочены объемистые переметные сумы с трофеями.

Конная рать понемногу таяла, и до Хлынова добрался лишь десяток во главе с Костей. Для Мишани это было удивительно: еще утром выехало из Немды войско, и нет его. А что с десятком Костя вернулся – так зазорно сотнику одному ездить, почетный эскорт положен. Со стороны глядя, и не поймешь, что сотник из далекого, трудного, опасного набега вернулся.

И ушкуи воинские перед Хлыновым стали отворачивать в речушки малые. Караван, как и конная рать, таял на глазах.

«Надо запомнить воинскую хитрость – в дальнейшем пригодиться может», – решил Мишаня. Теперь надо было думать и о своих судах, о дележе. Еще на стоянке, на полпути между Немдой и Хлыновым, к Михаилу подошли гребцы из бывших невольников.

– Как нам дальше быть?

– У кого родня есть – идите с богом, домой. Нет ничего лучше родного очага. Есть такие?

Нашлись трое – один из Рязани, двое из Пскова. Остальные смотрели выжидательно. Михаил пересчитал гребцов. Получалось на две полноценные команды для обоих ушкуев. После похода Михаил охладел к лодье – тихоходка, неповоротлива, хоть и берет груза вдвое больше. Такому судну на озере большом плавать, вроде Невского или Ладоги. И через переволок тащить – одна мука будет.

– Все ли добровольно хотели под мою руку отойти? Трудиться много придется, – Павел, кормчий мой, не даст соврать.

– Все хотим. Ты хоть и молодой, да в делах разумен, уж пригляделись мы за плавание. Не обижаешь зря, когда тяжко, и сам не брезгуешь за весло сесть. А родни у нас нету, все сгинули. Кому мы нужны? Нам бы на всех избенку одну да жалованье на харчи.

– Считайте – договорились.

Псковские да рязанские высадились на берег у Пижмы.

– Тут до переволока недалече, подберет какое-нибудь судно. Все ближе, чем из Хлынова добираться, – напутствовал их Павел.

Высадив бывших невольников, успели догнать воинские ушкуи. Все-таки под охраной воинов спокойнее. А перед Хлыновым один ушкуй в неприметную протоку свернул, другой – в затон. И времени-то немного прошло – а на Вятке только три судна Михаила и осталось. Рассосался караван, как и не было.

Они встали на стоянку у левого берега. Одно усилие – и вот он, Хлынов, рядом, да только не след с ценностями в город соваться.

На пристани, кроме корабельщиков да купцов и грузчиков-амбалов, всегда лихие людишки обретаются. Украсть, что плохо лежит, шилом или ножом в бок ударить в глухом месте, за амбарами портовыми – их гнусное ремесло.

Вышли Павел с Михаилом на берег, отошли в сторону от ушкуйников – подальше от чужих ушей.

– Давай посоветуемся. Чего с ценностями делать будем? – спросил Павел. – Страшновато мне – за одну монету серебряную убить могут, а тут – три судна под завязку златом-серебром набиты.

– Уже не совсем набиты. Забыли, что ратники Кости с каждого судна по сундуку сняли? Кумекал вот чего: оставить долю гребцов вольных да убитых, у кого семьи есть. Само собой, тебе и двум другим кормчим по две доли. Себе возьму – на покрытие убытков да на торговлю. Полагаю – монетами, серебром или золотом, так подозрений меньше. А остальное – спрятать в укромном – месте.

– Ты гребцам веришь ли?

– Нет, по крайней мере – не до конца. Да, гребли они без принуждения и в бою участвовали добровольно. Ну так не за золото же боролись – за свободу свою и саму жизнь. А тут, на русской земле, с такими деньгами много можно себе позволить. И более стойким мужам золото свет застило – ломались.