Портартурцы

Третьяков увидел, что стрелки его полка скапливаются и рассеиваются точно так же, как и враги по оврагам.

— Они там играют в прятки. Молодцы! Какой удобной оказалась траншея! В какой бы конец враг ни сунулся, стрелки уже там. Залп… и атакующие падают. И подкрепление быстро пристрелялось. Ряды атакующих стали реже.

— Смотрите, как замечательно спланирована траншея, — обратился полковник к офицерам, — как учтены все особенности участка! Генерал Фок прав. Похвально, что он настоял на постройке нижних окопов. Особенно удачно сочетание траншеи с верхними укреплениями.

— Хорошо придуманы козырьки, — заметил штабс- капитан.

— Кстати, вы знаете, что это мое предложение?

— Наоборот, его все приписывают генералу, а не вашему высокоблагородию.

Третьяков поморщился.

К полковнику подошел горнист пятой роты, посланный капитаном Фофановым.

— Нашей роте трудно приходится, ваше высокоблагородие. Дальше стоять в окопах нельзя.

Полковник подбежал к амбразурам редута. Взглянув по направлению северного фронта, он отпрянул. По линии окопов пятой роты непрерывно взрывались снаряды. Батареи противника били в упор по небольшому участку.

— И все же люди там держатся! — воскликнул Третьяков.

Колонна японцев, бросившаяся на центр позиции, была сметена пулями защитников.

— Иди и скажи капитану Фофанову, что ему будет дано подкрепление. Да вот посмотри, как валятся японцы от наших пуль.

Горнист со впалыми запыленными щеками и горящими глазами припал к бойнице. Пораженный зрелищем, он ничего уже не слышал, только видел: люди в фуражках с желтыми околышками, несшие с собой смерть, падали, раскидывая руки.

— Так еще часок и от него ничего не останется, ваше высокоблагородие.

— Совершенно верно. Беги. Я тоже скоро спущусь в окопы.

Горнист скрылся. Полковник взглянул на батареи. Большинство из них затихло. Только на батарее Баранова ожесточенно стреляли. Фон Шварц направился туда. Двор был завален трупами, осколками бомб и землей. Все орудия, кроме одного, молчали. Раненых не было: их отнесли в овраг. Хаос поразил фон Шварца. Он не узнал укрепления, которое строилось и оборудовалось под его непосредственным наблюдением.

— Как долго созидается и как быстро разрушается!

«Красавицы» — так называл фон Шварц пушки — стояли безмолвно и были неузнаваемы. Некоторые слишком высоко задрали жерла, другие свалились набок… Спотыкаясь о мешки, обходя трупы артиллеристов, капитан вбежал на дворик одиночно действующего орудия. Канонир Петраченко возился с ядром, силясь поднять его окровавленными руками.

— Ух не могу, — сказал про себя канонир и оглянулся назад. Глаза фон Шварца и Петраченко встретились.

— Ты что тут один делаешь?

— Снаряды достреливаю, ваше высокоблагородие. Японцев как мошки. Даже долго целить не нужно. Только вот уже устал не жрамши… ядро не подниму.

Капитан и канонир заложили ядро. Над головами прогудел снаряд. Фон Шварц отбежал к нише и закричал:

— Отойди от орудия. Ты взят на прицел.

— Ничего, — спокойно ответил Петраченко, засовывая мешок с порохом.

Капитан не спускал с него глаз. Затвор закрыт. Началась наводка. Петраченко перебегал от хобота лафета к орудию и подвинчивал механизмы, устанавливающие дуло под определенным углом.

— Выстрел! — сам себе скомандовал канонир и дернул за шнур.

Фон Шварц не выдержал и выпрыгнул из укрытия, чтобы взглянуть за бруствер. Снаряд упал в овраг, из которого после взрыва выбежало несколько японцев.

— Там их тьма, — сказал Петраченко. — Сам своими глазами видел, как они в овраг целым батальоном ввалились. Ядер и пороху осталось немного, достреляем, ваше высокоблагородие.

Под опытной рукой капитана ядра начали падать вдоль всего оврага. Последними двумя снарядами сбили неприятельскую полевую батарею.

— Все, — вздохнув, заявил канонир. — Он вынул затвор, положил его на плечо и, захватив винтовку, пошел в окопы.

«С такими солдатами можно горы перевернуть… А оборудование нищенское, а высшее командование дряхлое, а управления боем не было и нет».

Недалеко в бруствер ударило сразу четыре снаряда. Фон Шварц схватился за голову и поспешно оставил батарею.

9

Наступило затишье. Японцы приостановили атаки и обстрел. Но Третьяков понимал, что сегодня Киньчжоу падет. Никакие ухищрения «скобелевских» генералов не спасут позицию. Батареи разрушены, снаряды расстреляны, окопы повреждены, люди утомлены… В полку невероятно большая убыль живой силы.

«Только мой полк принял всю тяжесть боя. Может быть, после полудня Фок и Надеин дадут смену и пошлют свежие роты для восстановления боя… Боже мой! Неужели отступим? Что будет с Дальним? Позор, кошмар!»— так думал полковник Третьяков и не находил выхода из создавшегося положения. Под его руками не было нужных пулеметов, пушек, снарядов, людей… Он был связан в своих действиях начальством, которого за все утро не видел.

В ближайших траншеях и окопах Третьяков и его адъютант нашли усталых, запыленных солдат, но в их глазах светилась надежда.

— Атаки, братцы, отбиты, — обратился к ним Третьяков. — Переживем ночь и прогоним врага от крепости.

— Наши нигде не дрогнули! — выкрикнуло несколько солдат.

— Нигде! — твердо сказал полковник. — Пятая рота в самом пекле находится, но и она стоит. Горнист прибегал с донесением.

Третьяков еще не знал, что пятая рота уже оставила окопы и горнист не нашел ее на старом месте.

10

Поднимаясь обратно из окопов к батарее № 3, Третьяков увидел генерала Фока. Полковник попятился и ушел ходами сообщения в другую сторону.

— Если будет посланный от генерала, скажите, что я скоро приду. Мне нужно для доклада генералу выяснить положение и состояние рот, — сказал он своему адъютанту.

Третьяков не хотел встречаться с Фоком, как не хочется встречаться с человеком, к которому питаешь глубокое презрение и неприязнь. Пройдя несколько шагов, полковник остановился и с досадой проговорил про себя:

— Но мне же нужно с ним увидеться! Решается судьба позиции, какие у него планы?.. А вдруг есть выход?! К чему злоба и личная неприязнь в общегосударственном деле?! Руководителю следует быть особенно чутким к своим подчиненным, чтобы они не бежали от него, а, наоборот, искали встречи. Но за все время боя — ни одной отрадной мысли от него, ни одной радостной минуты с ним. Ни одного толкового распоряжения на все мои просьбы о помощи. Захватил мою идею о козырьках. Что ему, мало славы? Разве в козырьках дело? Мы проигрываем битву! Понимает ли это он? Пойти! Нет, не могу!

11

Генерал Фок устало приподнялся с камня, на котором сидел.

— Что же, так и нет полковника Третьякова? Может быть, он ранен?

Фок морщился, мускулы его лица прыгали. Офицеры, окружавшие генерала, молчали. Вдали рявкнули неприятельские пушки. Снаряды ударили по линии окопов.

— Канонада возобновилась, — сказал Савицкий.

— Теперь достанется только стрелкам. Выдержат ли? — спросил Фок и окинул усталым взглядом офицеров.

— Несомненно, ваше превосходительство, — ответил Савицкий.

— Надо накормить людей. Что вы скажете, господа офицеры, против ночной контратаки всей нашей дивизией? Мы ошеломим японцев и опрокинем их,

И тут же у генерала Фока передернулось лицо, как от сильной зубной боли. Он вспомнил письмо Куропаткина, предлагавшего слабую защиту Киньчжоуского перешейка и отступление к Артуру.

— Полковник, — обратился Фок к Савицкому, — предлагаю ночью во время отлива напасть с охотниками четырнадцатого и пятнадцатого полков на левый фланг японцев. Ваши люди во время отлива перейдут залив. Охотники пятнадцатого полка за ними, а там, может быть, и весь полк. Прикажите собраться начальникам команд.

Фок направился обратно. Вечерний воздух был наполнен ружейной трескотней. Гора вздрагивала от взрывов. Несколько снарядов перелетело через головы офицеров. У батареи № 13 Фок остановился и повернулся лицом к позиций. Наш левый фланг был весь в огне. По берегу залива двигались новые колонны неприятеля. Снаряды второй батареи рвались над ними. Японцы то разбегались, то скучивались, то залегали цепями. Из русла реки отчаянно тарахтели пулеметы.