Портартурцы

— Хорошо, иди! Лошадь свою держи наготове. Могут быть срочные поручения.

7

Капитан Еремеев остался при десятой роте в передовых окопах северной линии. Это был «лоб» укрепленной позиции. Стрелки видели, как надвигаются на них полчища японцев. Неприятельские снаряды, непрерывно падавшие сверху, заставляли их прятаться. Едкий дым застилал поле обстрела. Своя артиллерия била изредка. Подкрепления не подходили.

— Что же это наши генералы забыли нас? — обратился к Еремееву унтер-офицер пятой роты. — Смотрите, за руслом реки, у самой воды усиленное движение японской пехоты. Щиты какие-то выставляют.

— Нет, не забыли, — улыбнулся Еремеев. — Выжидают. Какой толк сейчас набивать окопы людьми? Надо сохранить резервы, а затем в сумерках — в контратаку. Из всей дивизии на позиции, почитай, один пятый полк. Щиты же японские рассмотрим и сообщим в штаб.

Было коло четырех часов дня. При помощи бинокля Еремеев увидел на отмели ряд деревянных манекенов.

— Щиты для отвода глаз, — догадался он, — хотят обмануть нашу артиллерию. Кто легко ранен, того и пошлем с донесением.

Под прикрытием щитов, по грудь в воде, двигались японские солдаты.

— Огонь по головам неприятеля, левее щитов, — скомандовал Еремеев.

Вдоль берега моря от Тафашинских высот прогудел снаряд и ударил в щиты. Через пять секунд первая пара шрапнелей разорвалась левее, как раз над головами атакующих. Еще через три секунды восемь шрапнелей осыпали свинцовыми пулями весь отряд врага. Море вскипело, щиты стояли нетронутыми, как немые свидетели расстрела.

Солдаты пятой и десятой рот отчетливо видели гибель передних рядов наступающих. Но сзади подходили новые силы. Свои ружья и патронташи неприятельские солдаты держали высоко над головой. Издалека трудно было определить меткость стрельбы наших артиллеристов, но падающие в воду ружья японцев красноречиво говорили об этом.

Раненые и оставшиеся в живых японцы выползали на берег, но их пристреливали из нижних окопов охотничьи команды тринадцатого и четырнадцатого полков.

По воде наступал целый батальон с пушками. Полевая батарея Лапэрова, пристрелявшись, поражала врага. Японцы не могли быстро передвигаться по воде: живые спотыкались о мертвых, раненые барахтались. Волны прилива, налетая на берег, захватывали все большие и большие участки суши. Стрелки передовых окопов были в восторге. Несмотря на удушливый дым, не только здоровые, но и раненые воспрянули духом. Послышались шутки, солдаты подбадривали друг друга.

Капитан Еремеев ходил по окопу и говорил:

— Только бы до сумерек продержаться. Придут свежие роты, сменят нас, и батальоны бросятся в атаку. Полевые батареи ловко чистят. Сломим врага.

— Эх, кабы десятка четыре таких пушек, — с радостным волнением говорили солдаты.

— Батарея уже по японским крейсерам бьет! — закричал унтер-офицер.

Расстрел японского батальона, меткое попадание снарядов второй батареи в японские канонерки внесли замешательство в наступающие вражеские колонны. В окопах стало несколько легче. Канонерки и часть японских батарей направили свой огонь на Тафашинские высоты. Санитары приступили к перевязке тяжелораненых и переноске их в тыл. Пыль осела. С моря повеяло прохладой. Утомленные защитники вспомнили, что они целый день ничего не ели.

— Нет ничего хуже, как сидеть и от врага отбиваться. И кто эти крепости придумал?! Наступать куда лучше, — заявил фельдфебель. — Перво-наперво ты сам выбираешь, куда тебе вдарить. Об этом противник не знает и ждет атаки по всему фронту. Второе, ты свои пушки передвигаешь, а у противника они привинчены к одному месту.

— А третье, — подхватил ефрейтор, — человек в атаку пойдет сытым. Ох и жрать хочется, братцы!

Солнце опустилось. Основание Самсона погрузилось в легкую дымку. Выделялись овраги. Вершина горы была точно из меди. Отблески заката скользили поверх вздыбленной пыли, смешанной с пороховыми газами. Внизу, совсем близко от передовых окопов, было кольцо неприятельских батарей. Огненные языки выстрелов при потухающем дне казались длинными и зловещими.

8

Полковник Третьяков сразу же, в начале боя, пытался как можно точнее определить, куда направит неприятель свой главный удар. Более всего уязвимы фланги: правый — со стороны мелководной бухты Хунуэза, левый — со стороны русла речки, что течет южнее города Цзиньчжоу. Особенно беспокоил правый фланг. В случае его прорыва все значение позиции сводилось к нулю. Но и слева неприятель, оставив город с его толстыми стенами, мог сосредоточивать там резервы, а руслом речки пользоваться как наступательной сапой.

«Досадно, что командует не Кондратенко, а Фок, — думал полковник. — Трудно понять, что нужно этому старику».

В блиндаж спустился поручик Глеб-Кошанский.

— Все главные атаки — на наш правый фланг, — сказал он.

— Я так и знал! — воскликнул Третьяков. — Пишите генералу Надеину, чтобы давал подкрепление людьми.

— Размещение стрелков по окопам сейчас опасно. Нас засыпают снарядами. Канонерки срезают бруствера люнетов.

— За подкреплением послать. Я выйду посмотрю.

Гора Самсон — такая прекрасная при восходе и закате солнца — теперь нависла над возвышенностью Наньшань тяжелой глыбой. Каждый неприятельский орудийный залп, огненные языки которого были ясно видны, каждая цепь неприятельских войск, открыто продвигающихся вперед, заставляли полковника глубоко страдать. И не потому, что он трусил. Он досадовал на себя. Краска стыда залила его красивое лицо. Более трех месяцев тому назад он участвовал в комиссии по обследованию позиций. Ему было поручено улучшение укреплений, но он довольно спокойно отнесся к своим обязанностям. Нужно было кричать, доказывать, что Наньшань требует дальнобойных пушек и бетонных сооружений, берега залива Хунуэза также должны иметь тяжелую и дальнобойную артиллерию, а Тафашинские высоты не менее, а может быть и более важны в защите перешейка, чем возвышенность Наньшаня. Замечательные пушки Кане валяются без дела и попадут в руки врага. Неужели Фок и Кондратенко не придут на помощь, ничего не придумают против японцев?! Солдаты ведут себя хорошо, на них-то можно надеяться.

К Третьякову подошли фон Шварц и штабс-капитан Дебогорий-Мокриевич.

— Что вы хотите предложить, господа офицеры?

Фон Шварц усмехнулся. Третьяков это заметил и удивленно взглянул на него.

— Вы знаете, господин комендант, что я инженерный офицер. Мои предложения ценны за несколько месяцев до неприятельских атак. Теперь же я жду ваших распоряжений для общих действий и слежу за повреждениями, чтобы исправить их, если возможно.

— Но вы усмехнулись?!

— Я вспомнил телеграмму генерала Фока, в которой говорилось: «Всех рабочих, свободных от исправления батарей, поставить на нижнюю траншею, как мною было указано. Каменоломни приспособить для помещения в них кухонь и складов, обеспечив от прицельной стрельбы гранатой. Будут ли японцы, это еще вопрос, а Куропаткин будет. Он уже в Мукдене».

— Старик твердо проводил вопрос о траншее, но он, а также и мы с вами, упустили из виду значение для позиции отрогов Самсона. А что у вас? — обратился Третьяков к штабс-капитану.

— Следует минировать позиции и окопы, чтобы, в случае занятия их врагом, взорвать нажимом на кнопку.

— Нам нужно думать сперва об отбитии атак, а потом об отступлении… Мы с вами заговорились, а перед нашими глазами кипит бой! Наши батареи косят ружейным огнем не хуже шрапнели. Вот где была бы работа пулеметам!

Японцы наступали густо и сосредоточенно. Третьяков взглянул на люнет № 3 и на траншею между ним и железнодорожной насыпью. Вдоль края окопов, то вправо, то влево, двигались стрелки и беспрерывно отстреливались. Главные силы врага были не далее как за тысячу шагов. Желтые околыши японских фуражек мелькали в оврагах, пролегавших вдоль всего фронта.

Всецело озабоченный очевидной опасностью прорыва, полковник не слышал ружейной пальбы и треска рвущихся гранат.

— Пошлю Белозору и Сейфулину в верхние окопы подкрепления. Надо удержать правый фланг.