Портартурцы

— Слышал! Что это за штуки?

— Неприятельские суда из своих дальнобойных пушек стреляют.

— Как же их допустили? — растерянно проговорил дневальный.

— Утром разберут и прогонят.

Подковин соскреб грязь с шинели, скатал и привязал шинель к передку лафета.

— Я пойду на горку посмотрю.

— Он может и по горке ударить.

— Понятно, может, но попозднее и после того, как наша батарея стрелять начнет.

Ездовые запрягали лошадей, а Подковин побежал к вершине горы. Пик Самсона навис своими зубьями над низко лежащими русскими укреплениями. Многочисленные отроги зловещими щупальцами вдвинулись в лощину. Поперек всего перешейка непрерывно мерцали огни неприятельских залпов. Издали они казались дрожащей сеткой световой рекламы, по которой бегали справа налево и наоборот замысловатые огненные знаки. На темном просторе моря попарно вспыхивали длинные языки багрового пламени: то стреляли канонерки. На возвышенности Наньшань видна была пляска огней от рвущихся неприятельских снарядов и выстрелов крепостных орудий. Присмотревшись, Подковин понял, что неприятельское полукольцо огня суживается, грозно надвигаясь на одинокую позицию.

Наш правый фланг, включая Известковую гору, начал действовать на рассвете. Неприятель довольно близко придвинул свои батальоны пехоты, а также батареи. Одновременно действовали разнокалиберные пушки. Огонь то — усиливался, то затихал. По-видимому, в то время как одни батареи действовали, другие продвигались ближе. С самого начала артиллерийского поединка японские пушки стали забивать наши. Около тридцати русских полевых скорострельных орудий до десяти часов утра почти бездействовали. Выбранные для них места оказались неудачными. Первая батарея подполковника Саблукова, при попытке въехать на Известковую гору, была обстреляна неприятелем.

Подковин не мог оторваться от развернувшейся перед ним захватывающей картины. Японские цепи продвигались уверенно и напирали на правый флаг. «Прорвутся— и все пропало. Неужели наши не ударят по ним?»

— Смотри, смотри! На горке, что правее нас, флажки показывают, — сказал шепотом канонир Павлов, который поднялся вслед за Подковиным — Это шпионы! Идем вниз.

Солдаты артиллерийского обоза оживились, они ждали распоряжения по переброске батареи на новое место.

— Большой бой начался, — хрипло проговорил ездовой Бородкин, щуплый и маленький.

— Говорят, на один наш снаряд десять японских прилетает.

— Где Подковин? — крикнул старший фейерверкер.

— Здесь.

— Садись на левую пристяжную лошадь запасного лафета и немедленно езжай с пакетом к генералу Фоку или Надеину. Они должны быть на станции Наньгуалин. Получив письменные и устные распоряжения, возвращайся сюда. Обязательно найди генералов.

— Слушаюсь, господин фейерверкер.

Подковин пришпорил коня и скрылся в овраге, по которому шла тропа к железной дороге. Лошадь бежала быстро. Ощупав пакет за обшлагом шинели, Подковин облегченно вздохнул: звуки канонады здесь, в лощине, были менее резки.

Солнце ярко светило, было тепло. Пушки по-прежнему грозно грохотали, но только те, что были далеко. Вдруг впереди, немного влево, по горам прокатились резкие пушечные удары, точно такие же, что разбудили Подковина на рассвете.

— Неужели тут неприятельский флот?! — воскликнул он и, подгоняя лошадь, помчался к деревне.

По проселочной дороге от места боя к станции тянулся обоз пятого полка, а за ним моряки тащили затвор от орудия Кане.

— Пушка-то хорошая. Дала бы жару японским канонеркам, да не успели ее установить, — пояснили матросы Подковину. Вдруг обоз остановился.

— Генерал Фок едет на позицию, — пробежала весть от одного солдата к другому.

— Да, кажись, поздно, — усмехнулись матросы. — Проспал старичок.

Фок гарцевал около двуколок и кричал:

— Кто отдал распоряжение о передвижении полкового обоза? Полковник Третьяков?! Немедленно вернуться двуколкам обратно. Патроны нужны только на позиции.

Подковин отъехал в сторону, выжидая момент, чтобы приблизиться к генералу. Фок вертелся в седле. Глаза его налились кровью, губы вздрагивали, руки нервно теребили поводья. Он выходил из себя. Главные фазы боя прошли без него. Оказывается, пушки почти все сбиты. Артиллеристы, раненые и здоровые, покинули по приказанию полковника Третьякова свои батареи.

«Как же это все быстро случилось? — подумал генерал. — Проклятье! Письма и телеграммы Куропаткина внесли тлен. Никто не заботится о сохранении позиций, о восстановлении боя… Все думают об отступлении в крепость, А Дальний? Что мы будем делать с проклятым выкидышем, с игрушкой Витте?»

Фок резко повернул лошадь и увидел подъезжающего к нему Подковина.

— Давай сюда, что там?

— От командира второй батареи четвертой стрелковой Восточно-Сибирской артиллерийской бригады полковника Лапэрова.

— Как дела на левом фланге? Далеко японцы?

— Очень далеко.

— Далеко, говоришь? Я так и знал, ударят к вечеру. Передай полковнику, чтобы зорко следил за берегом и не оставлял Тафашинских высот до особого распоряжения. Передвигаться к деревне Модзы не стоит. Пусть сам выберет в этом участке безопасную позицию.

Подковин повторил слово в слово распоряжение генерала.

— Я тебя уже где-то видел. Курить хочешь?

— Не курю, ваше превосходительство.

— Напишите, что я сказал, — обратился генерал к адъютанту, — и добавьте, что подкрепление левому флангу будет послано немедленно.

2

Самый жаркий бой был утром на правом фланге. Третья батарея подполковника Романовского, пострадавшая в бою третьего мая, выехала на закрытую позицию у высоты близ деревни Лиудятен. В этот день и прислуга батарей и командный состав вели себя весьма осторожно. Котловина скрывала пушки, а с горки, что была несколько правее, прекрасно были видны и японские движущиеся полки и орудия, нагло выдвинутые у восточного берега залива Хунуэза.

Утренние лучи солнца очень хорошо освещали складки местности и скопление в них неприятеля.

— Сегодня на нашей улице праздник, — говорил бомбардир-наводчик Ерофеев, раненный при стычке третьего мая.

С наблюдательной горки прибежал канонир Петров, поддерживающий связь между батареей и горкой.

— В залив входят военные суда!

В тот же момент раздались резкие выстрелы девяти дюймовых корабельных пушек. Прислуга батареи в страхе присела. Но через минуту все повеселели. Тяжелые снаряды посыпались на неприятеля. Это стреляли с канонерской лодки «Бобр» и с двух миноносок. Наши близлежащие батареи, забыв осторожность, еще ожесточеннее включились в бой. Японские колонны не выдержали и быстро откатились к деревушкам Мадятен и Яндятен. Прислуга японских батарей, расположенных по линии старых китайских укреплений на восточном берегу залива Хунуэза, бросила орудия и укрылась в ближайшие лощины.

— Нарвались, проклятые, — покрикивали канониры и наводчики. — Не помогли и шпионы.

Ерофеев, в промежутках между выстрелами, говорил:

— Трусы японцы, не то что наши артиллеристы. Смотри, что делается на наших позициях. С утренней за-

ри до сего времени там падают снаряды, а пушки все отвечают и отвечают.

— Беглый огонь! — командовал офицер. — Три секунды — выстрел!

Склоны Самсона стали окаймляться белыми облачками наших шрапнелей. Они разрывались там, где поблескивали огненные неприятельские языки от орудийных выстрелов и откуда двигались роты и батальоны.

3

Офицеры первой батареи корректировали свою стрельбу с высоты № 37. Японцы мало обращали внимания на русские полевые пушки, расставленные на Тафашинских высотах. Они всецело были заняты разгромом Наньшаня и атаками на него.

К группе офицеров подошел сотрудник газеты «Новый край» Ножин.

— Картина боя изумительно прекрасна, — говорил поручик второй батареи Михайлов, прибывший на высоту для связи и выяснения положения.

— Должен сознаться, я не ожидал от японцев такой прыти, — сказал подполковник Саблуков. — Смотрите, какие колонны, и на виду. Сегодня нет пустоты на поле сражения. В заливах стоят канонерки, а на их палубах даже невооруженным глазом видны люди. Жаль, погиб Верещагин. Он обессмертил бы этот бой и, пожалуй, последний красивый бой.