Портартурцы

— Нужно действовать и как можно решительней. Но где же Третьяков и почему он ко мне не явился? — недоумевал Фок.

Когда генерал садился на лошадь, ему сообщили, что подполковник Сейфулин — начальник левого участка— сильно ранен. Командование принял Белозор и держится хорошо.

— Все еще в нижней траншее?

— Так точно, ваше превосходительство.

— Вот видите, как хорошо спасает траншея, — проговорил Фок, поворачивая голову в сторону Савицкого. — Я вам гово…

Генерал запнулся… Полковник Савицкий и его офицеры спешно уехали в свой полк, чтобы приготовиться к ночной атаке.

12

Четвертая батарея опешила на левый фланг. На проселочной дороге то и дело попадались китайские беженцы. На арбах лежали домашние вещи, согнувшись сидели женщины, прижимая к себе детей. На дорогу падали столики, посудные ящики, хрустели осколки разбитой посуды. Закрыв глаза, китаянки рыдали.

В одной деревушке, посредине опустевшей улицы, стояла арба, нагруженная детьми и узелками. Около лошадей суетилась молодая женщина на маленьких изуродованных ножках. Китаянка беспомощно озиралась. Дети плакали. Лошадь не хотела отходить от ворот и поворачивала обратно во двор. Женщина еле удерживала ее.

У угла показался артиллерийский дозор. Лошадь китаянки вздыбилась и отбросила ее в сторону. Женщина упала навзничь, ударившись затылком о твердую дорогу, глаза ее закатились, а руки раскинулись в обе стороны. Дети перестали плакать и вопросительно смотрели на мать.

Фейерверкер спрыгнул с лошади и подошел к женщине. Из-под ее головы струилась кровь.

— Готова, — сказал с грустью фейерверкер. — Дурацкие ножки не удержали… Колесников! Иди сюда!.. Унесем женщину во двор. Ты детишек в фанзу уведи да поищи, нет ли кого из соседей, а я поскачу вперед.

Колесников, белокурый бомбардир, накрыл труп халатом и осторожно снял детей с повозки.

— Пять беспомощных малышей, — шептал он. — Из деревни все убежали, и нам ни минуты нельзя задерживаться. Бой разгорается. Нехорошо, что дети останутся с мертвой матерью.

В четырех ближайших фанзах Колесников не нашел никого. Подъехала батарея. Колесников собрал у товарищей сухарей и сахару. Оставив скудную провизию в фанзе на нарах, около детей, Колесников, угрюмый и озабоченный вскочил на лошадь и пришпорил ее, чтобы догнать батарею.

13

 Окопы седьмой и пятой рот составляли левое плечо позиции. Особенно заметно выдвигались окопы пятой роты. Защитники «плеча» своими четкими залпами предупреждали попытки японцев проникнуть за черту огневой линии Киньчжоу.

Пополнив батареи снарядами и восстановив расстроенные ряды своей пехоты, японцы сосредоточили огонь осадных батарей и орудий с канонерок на седьмой и пятой ротах. Ураганный огонь тяжелых фугасных бомб срезал укрытия и стал бить вдоль окопов. Стрелкам невозможно было стоять у амбразур.

Капитан Еремеев обходил солдат, подбадривал их, советовал укрываться в уступах траншеи.

— В штыки встретим, ваше высокоблагородие. Но они не подходят близко, только снаряды посылают.

Огонь все усиливался. Еремеева ранило в плечо. Стрелки падали один за другим, старшего унтер-офицера разорвало на части.

— Постепенно, по одному переползайте в овраг, — распорядился Еремеев, — передохнете там. Как только перестанут лететь снаряды, сейчас же обратно. Отступать не надо и сдаваться не надо: все равно всех переколют.

— Ваше благородие, идемте скорей. Сами-то оберегайтесь.

— Я ползу вслед за вами.

Оглушительный взрыв отбросил стрелков в сторону. Очнувшись, они увидели на том месте, где стоял их начальник, яму. Из-под мешка сброшенного с бруствера, торчали офицерские сапоги. Солдаты приподняли мешок. Развороченная грудь Еремеева была засыпана песком, тонкой струйкой пробивалась кровь…

Бомбардировка продолжалась. Сообщение между ротами нижней траншеи прекратилось. Японцы свободно заняли Импань и прекратили обстрел оставленных защитниками окопов. Пыль и газы осели. Стрелки охотничьих команд, занимавшие левофланговые окопы, первыми заметили японцев с развевающимся флагом. Они поднимались к батарее № 9.

Поручика Руссау, наблюдавшего за движением японцев по воде, дернул за полу раненый солдат.

— Японцы в тыл заходят. Они уже на позиции, а ниже-то смотрите, сколько их!

— Перенести огонь вправо! По наступающему противнику — огонь!

Флаг упал. Японцы бросились врассыпную.

— С боем отходить к пятнадцатой батарее. Дать знать команде поручика Бондалетова!

Японцы, увлекшись захватом брошенных батарей, мало обращали внимания на крайние части левого фланга русских, но, определив положение, они начали разить их ружейным огнем.

Серьезно раненный Руссау связался с поручиком Бондалетовым. Оба решили: чтобы спасти свои команды от истребления, отойти в тыл.

14

На станции Тафашин генерал получил новые тревожные вести; на Известковой горе и везде орудия были подбиты. От полковника Третьякова прибыло следующее донесение: «Позиция окружена сплошным кольцом орудий… Подходят неприятельские горные батареи; их резервы передвинулись ближе… Наши стоят на своих местах».

Было 5 часов 30 минут вечера. В ожидании начальников охотничьих команд генерал Фок ходил по платформе. Пушечная пальба не утихала, но привычное ухо генерала уловило, что ружейная стрельба поредела.

Гору Самсон освещали последние лучи солнца. Справа темнели воды залива. На его берегах все утихло. Но левее, у подножия Наньшаня, гремели взрывы.

«Добивают… Позиция умирает без единого ответного выстрела», — подумал Фок.

Раненые прибывали. Они еле передвигали ноги в тяжелых сапогах. У всех на лицах корою грязь; многие без головных уборов; на опущенных плечах — грязные, изодранные шинели с кровавыми пятнами; марлевые повязки на головах пропитаны кровью; забинтованные руки висели на грязных подмогах.

Раненых на станции не встречали, никто не оказывал им первой помощи. Поняв свою обреченность, они уходили в сторону Артура. Их пересохшие губы кривились, в глазах, от боли и досады, стояли слёзы.

— Где же начальники охотничьих команд? — спросил Фок. своего адъютанта.

— На нашем левом фланге усиленная стрельба, ваше превосходительство.

— Но только со стороны японцев! Я это прекрасно слышу. Почему нет донесений?

Генерал передернул плечами и взглянул на вершину Самсона. Вблизи глаза Фока были серыми, усталыми, но издали они казались черными, сверкающими, жестокими.

— Ваше превосходительство, — услышал Фок и, обернувшись, увидел подбегающего к нему поручика Глеба-Кошанского. Молодой офицер встал навытяжку, не переставая тяжело дышать:

— Рота капитана Фофанова оставила окопы… японцы на позиции… полк отступает… — Голос поручика дрогнул. — Смотрите, по склону стрелки. Вот донесение полковника Третьякова.

— Отдайте его моему адъютанту! — прохрипел генерал. — Бегущий полк — самое толковое донесение… Что делает там полковник?

— Он задерживает отступающих, собирает их, чтобы восстановить бой.

— Поздно! Поезжайте и скажите, чтобы вел полк прямо в Артур. Чтобы не задерживаясь… Беглецы! Лентяи… вшивое войско!

Офицеры с брезгливостью отвернулись от генерала.

— Кого он ругает? — спросил с дрожью в голосе посланец стоящего неподалеку поручика Музалевского.

— Солдат и нас, офицеров.

— Боже мой, что же это такое!

— Успокойтесь, поручик, вам предстоит серьезная задача — вернуться на занятую неприятелем позицию.

— Нами командует сумасшедший старик! — прошептал Глеб-Кошанский, вскакивая на лошадь. — Какое несоответствие… Угощение папиросами, шутки с солдатами— и ругань… Сумасшедший!

Адъютант Фока развернул донесение Третьякова и прочитал: «Неприятель сбил наш левый фланг, люди побежали. Я бросился их перехватывать и устраиваю на позицию».

— Какая беспомощная записка… «Я бросился»… Получена в 6 часов 40 минут, — прошептал адъютант и сделал на записке пометку карандашом.

Приказания об отступлении не было, но оно совершилось. Это было самое ужасное для начальника дивизии. Полное поражение! Час тому назад дело можно было повернуть в другую сторону, использовав превосходный резерв.