Портартурцы

— Почему?

— Наша артиллерия все больше и больше совершенствуется и скоро таких дневных атак не будет. Даже и теперь, будь у нас побольше скорострелок, да установи мы вовремя Кане, можно было бы уничтожить всю японскую армию, наступающую на Киньчжоу.

«Рассуждают, — подумал Ножин. — Все охвачены болезненной говорливостью».

Между тем наши полевые батареи меткими выстрелами отгоняли левофланговые колонны врага от нижних окопов.

— Жарко поди на Киньчжоу. Мы в просчете, — вздохнул поручик. — Более двухсот неприятельских скорострелок, и большого калибра, против китайского старья, установленного на наших батареях. Генерал Фок уехал на Киньчжоу. Там неблагополучно. Говорят, полковник Третьяков отпускает во время боя артиллеристов в Артур, а генерал ловит их и возвращает обратно.

— Непостижимо, поручик. Ни одной дальнобойной пушки. Мы могли бы иметь бронированный поезд…

«Могли бы, нужно бы, — усмехнулся про себя Ножин. — О чем думали раньше? Молодежь — франты, а высшее командование в руках свиноподобных Стесселей. Шпионов видят в русских, а кругом — сотни людей, враждебных русским».

Ножин поморщился от неприятных мыслей. Он страшно не любил Стесселя. Генерал последние дни усиленно преследовал его.

К одиннадцати часам дня все атаки японцев были отбиты. Вражеская артиллерия замолкла. Цепи атакующих залегли на расстоянии в тысячу шагов от наших окопов, поддерживая оружейный огонь.

Прибыв на станцию Тафашин, генерал Фок принял на себя руководство боем. Полевые батареи стреляли слабо. Только с Известковой горы наши батареи по-прежнему усиленно обстреливали левофланговые японские пушки, брошенные прислугой. «Бобр» и миноносец ушли в Дальний. Со стороны бухты Кер показались свежие колонны неприятеля.

Прибыл ординарец от полковника Третьякова:

— На Киньчжоуской позиции все батареи подбиты, прислуга перебита. Полковник Третьяков боится за правый фланг и ждет подкрепления…

— Знаю! — воскликнул генерал, хмуря брови. — Как ведут себя японцы? Что там за передовыми окопами?

— Сотни пушек, ваше превосходительство. На высоте № 75 находится высшее японское командование, открыто наблюдает и шлет во все стороны своих ординарцев.

— Чепуха! Не может быть.

— Так точно, ваше превосходительство.

— Ну, мы им, сукиным детям, покажем, — Генерал погрозил рукой. Его душила злоба. — Ах, прохвосты! Ах, негодяи!

Одна мысль страшно угнетала Фока: он, русский генерал, командующий дивизией, георгиевский кавалер, своим отсутствием в начале боя фактически передоверил командование малоизвестному генералу Надеину, перепутавшему направление для частей резерва. Два батальона тринадцатого полка были им отправлены не на позицию, а к деревне Тунселафан.

«Все, все перепутал. Все забыл в самые горячие минуты боя. Шепелявая баба!»

Фок в сердцах сплюнул. Он не мог успокоиться. Ему представилась высота № 75, которая так близка от главного огня, а на ней японские генералы. Они — там, несмотря на грозящую опасность, а он — Фок — был за двадцать верст… Об этом будут кричать в продолжение долгих веков.

«Чепуха! Кто же знал, что наступление начнется именно в ночь, — утешал себя Фок. — Но они-то, понятно, знали… Впрочем, допустим, что я был на какой-нибудь из батарей и меня бы там убило. Опять смеялись бы. «К чему полез, старый дурак, позавидовал лаврам Скобелева?!» Надо осмотреться. Поеду к стрелкам и полковнику Третьякову. Японцы вряд ли начнут теперь открытую атаку до наступления ночи».

Осмотр местности, прилегающей к железнодорожному полотну, подтвердил тяжелое положение наших войск, лишенных поддержки артиллерией.

Канонада замолкла, и Фок направился к Киньчжоу. За несколько десятков сажен от станции Тафашин он повстречался с тремя артиллерийскими офицерами.

— Куда идете, что нового? — спросил Фок.

— В Порт-Артур, ваше превосходительство. Сейчас на Киньчжоу нам нечего делать, орудия подбиты.

— Полковник очень любезен. Но в такую критическую минуту каждому офицеру надлежит быть поближе к огневому кольцу, где страдают солдаты и где гибнут храбрые офицеры… До вечера далеко, и в вас может быть острая нужда. Вернитесь.

Офицеры отошли в сторону.

— Что мы там будем делать? — спросил один из них.

— Толкуй с ним. А куда он сам направился? — обратились офицеры к адъютанту.

— На Киньчжоу.

Прибывшие уныло повесили головы.

Внимание генерала привлек рядчик Янов.

— Опять от полковника Третьякова? Кто вы такой?

— Янов, инженерный десятник, ваше превосходительство.

— Черт знает что такое! — закричал Фок. — Связывают военные дела с гражданскими чиновниками… Если вы увидите коменданта позиции, то передайте ему, что он не комендант, а баба! Сидит в окопах и требует подкрепления. Ни одного человека я ему не дам.

Фок махнул рукой, круто повернулся и пошел на Тафашин.

— Гниды, — ворчал про себя генерал. — Как скоро поддаются панике и демобилизуются! И это полковники! Чего же ожидать от младшего состава? Не думает ли господин Третьяков, что последует распоряжение об очищении позиций? Этому не бывать!

Фок подозвал ординарца и подал ему пакет с письмом следующего содержания: «13-го мая, 11 часов 50 минут утра. Предлагаю стоять на позиции до моего приказания об отступлении; об отступлении не думать, обороняться до последнего человека».

Ординарец ускакал. На минуту генерал успокоился.

«Не отступать до моего приказания, ни в коем случае не отступать! — думал он. — Не отступать… Ах, зачем я ему вставил это ненужное в данный момент слово? Оно дает надежду и там будут подготовляться к отступлению… Сорвут отбитые атаки! Так нельзя».

Генерал присел к столу в станционном зале и написал: «13 мая, 11 часов 55 минут. Предлагаю стоять до последнего человека; об отступлении не думать. Патроны вышлю. Встретил двуколки с патронами, идущими в Наньгуалин, вернул их».

На позициях наступило затишье. Успокоившись, генерал направился осматривать расположение японцев. Увидев на дороге капитан-инженера фон Шварца, Фок насупился: — Куда вы? Почему вы здесь?

— Полковник Третьяков послал с донесением к вам о тяжелом положении на передовых линиях. Нужно подкрепление, ваше превосходительство.

— И он послал вас, ибо находит, что вам на позиции уже нечего делать? Странно и досадно! И вы поддались панике! Вы, у кого не рвутся фугасы, когда им нужно рваться. Вы бежите с позиций, вместо того чтобы толком разобраться, в чем дело, и к ночи исправить то, что осталось в наших руках. Боже мой, что можно сделать с такими полководцами?!

5

Генерал Фок прошел в тылу позиции до Киньчжоуского залива. По оврагам и дорогам шли раненые солдаты, часто попадались носилки. Генерал; хмурился, но спешил вперед, чтобы хорошенько уяснить себе все происшедшее за первую половину дня.

Шаги его были тверды, глаза лихорадочно блестели.

«Позиция охвачена, — думал Фок, — и так быстро…»

Он остро почувствовал свою глубочайшую ошибку.

«Надо во что бы то ни стало поправить дело. Не все упущено. Японцы устали и расстреляли снаряды. Их много полегло. А у меня все части в боевой готовности. Пятый полк уберу, пусть отдыхает, а сюда полки в контратаку. Надо скорей найти Третьякова. Личным примером воодушевлю его. Какая нетактичность со стороны Куропаткина — писать демобилизующие письма. И я тоже! Зачем было говорить о них. И Стессель хорош— в приказах оглашает. Перешеек должен быть в наших руках, иначе капут Дальнему».

Генерал написал Третьякову записку: «12 часов 35 минут. За правый фланг не бойтесь — стоят два полка. Смотрите на левый фланг, где может решиться дело».

Встречавшиеся генералу раненые стрелки смотрели на него вопросительно. По мере своих сил они становились во фронт и отдавали ему честь.

— Как там дела? — спросил генерал стрелка с перевязанной правой рукой.

— Все окопы разворочены. Ихние пушки бьют, а наши молчат. Пулеметов бы побольше. Плотной стеной идут, твари. — Лицо Фока осталось спокойным.