Савмак. Пенталогия (СИ)

  - Савмак, не отпускай его! - закричал Канит, как только высвободился из петли. - Пусть сперва вернут наших коней!

  Затаив дыхание, пока Канит спускался по щебню от скалы к переднему ряду всадников, Савмак облегчённо выдохнул заодно с матерью и сестрой, лишь когда его младший брат радостно обнялся с дожидавшимся его там Апафирсом. Тогда он вновь повернул голову к таврскому вождю, невозмутимо стоявшему на прежнем месте у его правой ноги.

  - А и правда - зачем вам в горах кони? Я дам тебе по пять жирных баранов за каждого коня. - Савмак для наглядности раскрыл ладонь, показав тавру пять пальцев.

  - По пять баранов и пять ярок за коня, - тотчас удвоил цену Меченый.

  - А не многовато ли - десять овец за коня? - сделал попытку поторговаться Савмак.

  - Если много - не давай, - равнодушно снизал плечами тавр.

  В это время Канит и Апафирс, протиснувшись между конями передних воинов, подошли к голове савмакова жеребца со смешанными чувствами радости, вины и стыда, отражавшимися, как в зеркале, на их полудетских лицах. Канит, услышавший торг старшего брата с тавром, устремил между ушей Ворона на Савмака умоляющий взгляд.

  - Ну, хорошо - я согласен, - сказал Савмак, повернувшись опять к таврскому вождю.

  - Тогда пригоняй отару к ущелью, по которому течёт Харак. Там заберёте ваших коней.

  Повинуясь взмаху савмаковой плети, передние всадники в третий раз разъехались, освобождая вожаку разбойников путь на волю. Гордо выпятив широкую грудь, тот нарочито медленно вышел из кольца скифов и поднялся по осыпающимся под ногами мелким камням ко входу в ущелье, в котором его ждали с копьями наготове отпущенные ранее тавры. Блюдя достоинство вождя, он не торопился к ним в укрытие. Повернувшись спиной к скале, Меченый оскалил волчьи зубы в некоем подобии улыбки и несколько долгих мгновений разглядывал сверху скифов, всё ещё не трогавших с места, пронзая его вместо стрел и копий лишь полными бессильной ненависти взглядами. В центре образованного юными конниками круга две старшие скифянки, наклонясь с коней, обнимали своих только что освобождённых из таврского плена сыновей, сразу забыв об отпущенном восвояси тавре. Зато молодая, замерев, будто околдованная, всё никак не могла оторвать от его устрашающего лица своих дивных васильковых глаз.

  Столкнувшись напоследок с холодным взглядом голубых глаз золотоволосого сына скифского вождя, возвышавшегося над всеми на голову на своём смоляном коне, таврский вождь вскинул то ли в прощальном, то ли в победном жесте над головой копьё и исчез за массивным каменным выступом. Обступившие все окрестные вершины тавры, как один, повторили ликующий жест своего вожака, приветствовав его спасение громогласным восторженным воплем.

  Савмак, счастливый и довольный, что удалось спасти младших братьев, окинув беглым взглядом ликующих на скалах тавров, опустил лучащиеся радостным теплом глаза на Канита, смущённо переминавшегося с ноги на ногу между тёмно-гнедым мерином матери и серой в яблоках кобылой сестры.

  - Ну, что, братуха? Давай, запрыгивай, - Савмак любовно поплескал ладонью по масленно лоснящемуся мускулистому крупу своего вороного. - Погостил у тавров - и хватит: пора домой!

   9

  На 39-й день по смерти царя Скилура похоронная процессия совершила неспешный переход от Хабей к расположенному всего в фарсанге к северу от царской столицы Палакию - центру племени палов, которому выпала честь последним из 23-х скифских племён (если считать и боспорских сатавков) попрощаться со старым царём.

  Прощальный объезд Скилуром скифских земель подошёл к концу. Ночью, когда сопровождавшее царя многотысячное войско отдыхало вокруг Палакия после обильного угощения, на которое не поскупился здешний вождь Агаэт, дядя царицы Опии, Скилур, сопровождаемый многочисленной роднёй и сайями, вернулся в свой неапольский дворец.

  Родичи царя, сойдя с коней и кибиток на освещённом полусотней смоляных факелов дворе перед центральным дворцовым входом, встали широким кругом вокруг царской повозки, окружённой продолжавшими свою неустанную службу жрецами.

  Раздвинув и подвязав к опорным столбам шатра златотканые пологи, четыре служанки бережно вынули из повозки и поставили на землю полуживую после 40-дневного голодания царицу Атталу. Крепко держа её под руки, две служанки повели едва передвигавшую ноги царицу во дворец, а третья поддерживала сзади тяжёлый убрус на её голове. Служанка, оберегавшая лица царя и царицы от летучих насекомых, надвинула на лицо царя парчовое покрывало, положила засохшую веточку полыни ему на грудь, слезла через передок с повозки и последовала за своей госпожой и четырьмя подругами в греческую баню на женской половине дворца. В это же время их мужья - царский повар, виночерпий, конюх, оруженосец и глашатай - в сопровождении четырёх жрецов с погремушками направились в обход дворца к расположенной в шатре около поварни скифской парной бане.

  Царские родичи остались ждать в полном молчании каждый на своём месте вокруг погребальной повозки. Маленькие царевичи и царевны сладко спали на руках у кормилиц. Дети постарше, успевшие поспать в кибитках по пути из Палакия, глядя на угрюмые лица старших, с замиранием сердца чувствовали, что скоро здесь должно произойти что-то важное и страшное...

  Полчаса спустя, пятеро главных царских слуг вернулись к повозке своего господина. Наглотавшись в банной палатке веселящего конопляного дурмана и надев на очистившееся перед переходом в новую жизнь тело лучшие свои одежды, они пребывали в блаженно-радостном состоянии. Хотел Скилур забрать с собой в страну предков и любимого сказителя Гнура, но тот выпросил у царя годовую отсрочку, пообещав сложить за это время песню, достойную его славы, чтобы будущие поколения скифов помнили о совершённых Скилуром великих делах так же, как помнят они о великих царях минувших времён.

  Невдолге вернулись из дворца и служанки со старой царицей, красуясь напоследок яркими узорами и обилием золотых украшений на своих погребальных одеждах и головных уборах.

  Возле правого переднего колеса похоронной повозки, опершись на высокий, извилистый, как змея, посох, увенчанный настоящей гадючьей головой, стоял сгорбленный старец в длиннополой жреческой одежде, увешанной десятками костяных и металлических амулетов и оберегов. Вокруг его продолговатого жёлто-серого лица, покрытого густой сетью глубоких, как трещины в иссушенной зноем земле, морщин, ниспадали волнами длинные белые космы. Большие тёмно-серые глаза, укрытые глубоко под сивыми кустистыми бровями и разделённые острым крючковатым носом, были полны печали. То был Веретрагн, считавшийся одним из лучших в Скифии знахарей и заклинателей злых духов. Именно он по выбору царских сыновей должен был помочь царице Аттале и десяти любимым царским слугам и служанкам легко и безболезненно перейти таинственную, пугающую грань между двумя мирами - земным и небесным.

  - Царица Аттала! Готова ли ты последовать за своим мужем и господином к предкам? - обратился знахарь с ритуальным вопросом к Аттале, когда служанки подвели её на расстояние вытянутой руки, и жрецы ненадолго перестали греметь своими трещотками.

  - Давно готова, - чуть слышным от слабости голосом ответила царица в звенящей тишине, не сводя глаз с глубокой золотой чаши, которую знахарь держал в правой руке возле груди. - Я с радостью иду к моему... Скилуру, - собрав остаток сил, закончила она ритуальный ответ, заменив в нём скорее из гордости, нежели из-за слабости, длинные слова "мужу и господину" его коротким именем.

  - Тогда испей свою последнюю чашу.

  Повернув голову, Аттала взглядом приказала поддерживавшей её под левый локоть служанке помочь ей, и та тотчас подставила свою ладонь под обтянутые сухой истончившейся кожей кисти царицы. Знахарь осторожно вложил в ладони царицы чашу с отравленным дурманом тёмно-красным вином.

  С помощью верной служанки Аттала донесла чашу до чёрного беззубого рта и медленно выпила её мелкими глотками до дна под взглядами сотен устремлённых на неё отовсюду внимательных глаз. Старик знахарь забрал у неё опустевшую чашу и отступил в сторону. Служанки помогли своей госпоже подняться на похоронную повозку и уложили её на шкуру священного быка по правую руку от царя. Вернувшись на привычное место, Аттала устало сомкнула веки, вытянула руки вдоль тела и, казалось, перестала дышать. Все, кто был во дворе, стояли, боясь пошевелиться, и молча ждали исхода.