Избранное

Разрыв между поколениями сейчас на селе и тогда, в шестидесятые годы, уже привел страну к немалой беде. Вскоре зерно мы стали покупать на золото в США, а мир услышал издевательские слова Уинстона Черчилля в адрес советского руководства: «Надо быть поистине талантливым, чтобы не прокормить Россию». (Где-то сейчас великие зарубежные оценщики уже нынешних реформаторов? Почему молчат?)

Не смолчал тогда мой двоюродный дядька, колхозный бригадир Иван Васильевич Чистяков, изуродованный в семнадцать лет на Курской дуге и вставший на ноги только дома благодаря «усиленному» питанию, что обеспечила личная коровенка его матери, тетки Матрены, сказав в сердцах публично:

– За нынешнюю крестьянскую политику наших государственных деятелей надо бы на базарную площадь согнать, снять штаны да ремнем по голой заднице отстегать. – Сказал и был изгнан из партии.

Ведал ли все же Хрущев, что творил? Ведал. Из первых уст одного из участников слышал любопытную историю тех времен. Сергей Манякин, омский первый секретарь обкома партии, отказался «стирать грани» и в глаза заявил Никите Сергеевичу об этом. Аргумент был такой: Столыпин тем и покорил – обжил Сибирь, что давал переселенцу в первую очередь живность, а мы отбираем ее: сначала Сталин отнял у мужика лошадь, а теперь Хрущев – корову. Никита Сергеевич собрал синклит – Полянского, Козлова… Заставил Манякина повторить свои доводы. И сам их прокомментировал:

– А ведь верно говорит, едрит твою мать.

Манякину разрешили не рушить личное подворье в виде эксперимента. Этот «эксперимент» и кормил в основном омские города до последнего времени без особых хлопот и незадорого овощами, молоком и мясом, поступающими из крестьянских хозяйств. Мое же родное Нечерноземье, где проводился совсем другой эксперимент, вскоре было объявлено «второй целиной».

И кстати, «о неперспективных деревнях», а на самом деле что ни на есть исконнейших и необходимейших поселениях на Руси. То, что не сделал Гитлер, сметая огнем и мечом на своем пути жилища людей, добровольно возложивших на себя крест служения земле-матушке (отсюда и слово «крестьяне»), «сотворили» богоборец Никита Хрущев (за его правление храмов, церквей и монастырей, между прочим, разрушено было больше, чем за все годы воинствующего атеизма) и брежневский академик Татьяна Заславская. Претворение в жизнь ее идеи о снесении «неэкономичных» деревушек повергло в прах такое количество наших весей, о каком не смел мечтать даже бесноватый Адольф.

– Геннадий, – сказал как-то в беседе, выслушав мою исповедь, старый чеченец, – так вас, русских, выходит тоже выселяли.

Конечно. Только более изощренно. С разрушением основы основ человеческого бытия – уверенности в себе, в своих силах.

Стон раздается

Слова «фермер», «фермеризация», как «ваучеризация» и «приватизация», рожденные реформами нового времени, ворвались после горбачевской «лапшеобильной», самодовольной бестолковщины в сельский быт прямо-таки огненным шквалом. Поставив благородную задачу – вернуть земле хозяина, новые амбициозные управители России, однако, ничего лучше не придумали, как, провозгласив такового, оставили его без средств к существованию, позволив наглым дельцам прихватить, взять в собственность нажитое некогда многими поколениями: строения, технику, инвентарь, горюче-смазочные материалы, удобрения и так далее. Вот эти-то захватчики и были объявлены «маяками» нового времени. Удивительно ли после этого, что основная масса селян встретила таких «новоделов» в штыки. Да и единоличное фермерство вовсе не приемлемо для нашего села, а село для него. «Единодворец» живет отдельно на своей земле. Его преобладание – гибель для российской деревни с ее вековым общинным менталитетом.

Раздел колхозов и совхозов на земельные и имущественные паи выявил прямо-таки страшную картину – малоземелье и нищенство сегодняшнего крестьянина. Оказалось, что имеет-то он всего-навсего с десяток гектаров земли, 1/6 трактора и 1/20 комбайна. Начинать с таким скарбом хозяйствовать – значит возвратиться к временам Ивана Грозного.

Фермерство, возникшее на изломах нашего сельского хозяйства, вообще-то могло бы прижиться ненасильственно и безболезненно, если бы опиралось с самого начала на реальную базу. А таковой у нас были личные и подсобные хозяйства, Вот они-то через постепенное прирастание собственности за счет тех же колхозов и совхозов и стали бы источником саморазвития фермера.

Как известно, начавшаяся уже и грядущая массовая безработица в городах ударила сильнее всего по «недавнему горожанину» – бывшему селянину. Лучше бы всего ему вернуться обратно в деревню. И плохо ли, если бы возвратился он не во чисто поле, а в родное гнездовье, на родительское подворье. Вот семя, из которого со временем выросло бы могучее древо.

Повторю еще раз: крестьянство должно быть потомственным. И настоящего фермера выпестует только совместная работа, как минимум, трех поколений в одной семье. Сегодняшний же горе-фермер-тип довольно разношерстный, не сформировавшийся, он больше, как бы это сказать, придуман, что ли. Отсюда и завышенные социальные ожидания и нетерпимость к нему.

Мне очень импонируют исследования Пыталовской лаборатории Аграрного института, действующей под эгидой Академии сельскохозяйственных наук, которая рассматривает фермера как человека, занятого предпринимательством в области сельского хозяйства, базирующегося на таких постулатах, как частная собственность, частный интерес. И это вовсе не значит, как почему-то решило наше «многоумное» нынешнее руководство страной, что человеку, ставшему фермером, не надо помогать. Нужно, как это делают в странах, на которые молятся нынешние наши реформаторы. Помогать – и никаких. А как? Взять то же кредитование. Оно должно, конечно же, осуществляться без Аккоровских жуликов-посредников и поэтапно, стимулировать создание той же крепкой крестьянской семьи, помогать ей стать товаропроизводителем.

Разумеется, о первичном обустройстве фермера за государственный счет и спорить не хочется. Без землеустройства, водоснабжения, электрификации, подъездных путей он, возможно, и обеспечит собственное выживание, но никого другого не накормит. Страхи, что фермер «прогорит», надо оставить… В любом случае ту же дорогу, электростанцию он не заберет с собой.

Увы! Помчавшись на вороных к цели, определенной декларативными указами Президента и такими же постановлениями Правительства, ввергнув в пучину нелегкого сельского бытия мало чего порою смыслящих в земледельческом труде доверчивых людей, власти и сотой доли не сделали того, что надо бы дать человеку, решившемуся взвалить на себя заботу о прокорме страны. Дескать, жил же крестьянин без особой государственной поддержки в царское время.

Вот тут-то следует сказать: время было не то. И крестьянин – не тот. Мой дед, потомственный, знающий, умелый земледелец, работал так, что односельчане про него говорили: «Под шапкой спит». Да и семья у него была, что колхоз, – шесть сынов и три дочери. Тогда единоличник тоже не выживал. Потому-то и были многочисленны крестьянские семьи, бездетность являлась величайшим несчастьем. Ну и, само собой, никакой властвующий режим не додумался до того, чтобы при повышении цен на сельхозпродукцию в 90 раз (как это произошло сейчас) стоимость техники для села увеличить в 520 раз, а кредиты выдавать (тут даже слово «кабальные» звучит ласково) под 200 с лишним процентов.

Крестьянин никогда не был нахлебником у государства, как его хотят представить обжирающиеся и чмокающие нынешние «мальчиши-плохиши», а был «сеятелем и хранителем», по выражению Н. А. Некрасова. За что и был в меру всегда поддерживаем властями. Передо мной лежит прелюбопытный документ, который обнаружил я в шкатулке, оставшейся после матери, – раздельный акт, составленный по случаю выделения части имущества моего деда моему отцу. Выделял дед ни много ни мало молодому хозяину лошадь с упряжкой зимней и летней, корову, часы в футляре (помню, они украшали горницу нашу, как сказочный терем, подымающийся от пола до потолка), а главное – овины и новый дом, построенный почти за беспроцентную ссуду, полученную от государства. Между прочим, и дед мой жил в доме своего отца, построенном не без помощи еще царских властей. Прадед мой, Василий Флегонтович Самсонов, Георгиевский кавалер, фельдфебель, отличившийся в войне с японцами и сменивший фамилию Самсонов, какую носил и опозоривший в ту кампанию российскую армию их командир, на Пискарев, был по возвращении с Дальнего Востока жалован разрешением построить дом из отборного корабельного леса. Что это значило, можно судить хотя бы по такому факту: в юности в местечке Пронье-Воронье довелось мне видеть часовню из такого стройматериала, была она… ровесница Москве. Сейчас этот памятник перенесен во двор Ипатьевского монастыря в Костроме, там располагается музей деревянной архитектуры.