Иверский свет

Сидишь, одергиваешь платьице,

и плачется тебе, и плачется...

За что нас только бабы балуют

и губы, падая, дают,

и выбегают за шлагбаумы,

и от вагонов отстают?

Как ты бежала за вагонами,

глядела в полосы оконные...

Стуча г почтовые, курьерские,

хабаровские, люберецкие...

И от Москвы до Ашхабада,

остолбенев до немоты,

стоят, как каменные, бабы,

луне подставив животы.

И, поворачиваясь к свету,

в ночном быту необжитом —

как понимает их планета

своим огромным животом.

Кто мы — фишки или великие?

Гениальность в крови планеты.

Нету «физиков», нету «лириков»-

лилипуты или поэты!

Независимо от работы

нам, как оспа, привился век.

Ошарашивающее — «Кто ты?»

нас заносит, как велотрек.

Кто ты? Кто ты? А вдруг — не то?..

Как Венеру шерстит пальто!

Кукарекать стремятся скворки,

архитекторы — в стихотворцы!

И, оттаивая ладошки,

поэтессы бегут в лотошницы!

Ну а ты?..

Уж который месяц —

в звезды метишь, дороги месишь...

Школу кончила, косы сбросила,

побыла продавщицей — бросила.

И опять и опять, как в салочки,

меж столешниковых афиш,

несмышленыш, олешка, самочка,

запыхавшаяся, стоишь!..

Кто ты? Кто?!— Ты глядишь с тоскою

в книги, в окна — но где ты там?—

припадаешь, как к телескопам,

к неподвижным мужским зрачкам...

Я брожу с тобой в толщах снега...

Я и сам посреди лавин,

вроде снежного человека,

абсолютно неуловим.

ТОРГУЮТ АРБУЗАМИ

Москва завалена арбузами.

Пахнуло волей без границ.

И веет силой необузданной

от возбужденных продавщиц.

Палатки. Гвалт. Платки девчат.

Хохочут. Сдачею стучат.

Ножи и вырезок тузы.

«Держи, хозяин, не тужи!»

Кому кавун? Сейчас расколется!

И так же сочны и вкусны

милиционерские околыши

и мотороллер у стены.

И так же весело и свойски,

как те арбузы у ворот,—

земля

мотается

в авоське

меридианов и широт.

ОСЕННИЙ ВОСКРЕСНИК

Кружатся опилки,

груши и лимоны.

Прямо

на затылки

падают балконы!

Мимо этой сутолоки,

ветра, листопада

мчатся на полуторке

ведра и лопаты.

Над головоломной

ка-

та-

строфой

мы летим в Коломну

убирать картофель.

Замотаем платьица,

брючины засучим.

Всадим заступ

в задницы

пахотам и кручам!

ЕЛЕНА СЕРГЕЕВНА

Борька — Любку, Чубук — двух Мил,

А он учителку полюбил!

Елена Сергеевна, ах, она...

(Ленка по уши влюблена!)

Елена Сергеевна входит в класс.

МилыйЛенкакричит из глаз.)

Елена Сергеевна ведет урок.

(Ленка, вспыхнув, крошит мел;

Понимая, не понимая,

точно в церкви или в кино,

мы взирали, как над пеналами

шло

таинственное

оно..»

И стоит она возле окон —

чернокссая, синеокая,

закусивши свой красный рот,

белый табель его берет!

Что им делать, таким двоим?

Мы не ведаем, что творим.

Педсоветы сидят:

«Учтите,

Вы советский, никак, учитель!

На Смоленской вас вместе видели... »

Как возмездье, грядут родители.

Ленка — хищница, Ленка — мразь,

Ты ребенка втоптала в грязь!

«О спасибо моя учительница

за твою высоту лучистую

как сквозь первый ночной снежок

я затверживал твой урок

и сейчас как звон выручалочки

из жемчужных уплывших стран

окликает меня-англичаночка —

«проспишь алгебру

мальчуган...»

Ленка, милая, Ленка — где?

Ленка где-то в Алма-Ате.

Ленку сшибли, как птицу влет...

Елена Сергеевна водку пьет.

Матери сиротеют.

Дети их покидают.

Ты мой ребенок,

мама,

брошенный мой ребенок.

СИРЕНЬ «МОСКВА—ВАРШАВА»

Р. Гамзатову

11.111.61.

Сирень прощается, сирень — как лыжница,

сирень, как пудель, мне в щеки

лижется!

Сирень заревана,

сирень — царевна,

сирень пылает ацетиленом!

Расул Гамзатов хмур как бизон.

Расул Гамзатов сказал: «Свезем».

12.111.61.

Расул упарился. Расул не спит.

В купе купальщицей сирень дрожит.

О, как ей боязно!

Под низом

колеса поезда — не чернозем.

Наверно, в мае цвесть «красивей»...

Двойник мой, магия, сирень, сирень,

сирень как гений!

Из всех одна

на третьей скорости цветет она!

Есть сто косулей —

одна газель.

Есть сто свистулек — одна свирель.

Несовременно цвести в саду.

Есть сто сиреней.

Люблю одну.

Ночные грозди гудят махрово,

как микрофоны из мельхиора.

У, дьявол-дерево! У всех мигрень.

Как сто салютов, стоит сирень.

13.111.61.

Таможник вздрогнул: «Живьем? В кустах?!»

Таможник, ахнув, забыл устав.

Ах, чувство чуда — седьмое чувство...

Вокруг планеты зеленой люстрой,

промеж созвездий и деревень

свистит

трассирующая

сирень!

Смешны ей — почва, трава, права...

Р.5.

Читаю почту: «Сирень мертва».

Р.Р.5.

Черта с два!

НОВОГОДНЕЕ ПИСЬМО В ВАРШАВУ

А. Л.

Когда под утро, точно магний,

бледнеют лица в зеркалах

и туалетною бумагой

прозрачна пудра на щеках,

как эти рожи постарели!

Как хищно на салфетке в ряд,

как будто раки на тарелке,

их руки красные лежат!

Ты бродишь среди этих блюдищ.

Ты лоб свой о фужеры студишь.

Ты шаль срываешь. Ты горишь.

«В Варшаве душно», — говоришь.

А у меня окно распахнуто

в высотный город словно в сад

и снег антоновкою пахнет

и хлопья в воздухе висят

они не движутся не падают

ждут

не шелохнутся

легки

внимательные

как лампады

или как летом табаки.

Они немножечко качнутся,

когда их ноженькой

коснутся,

одетой в польский сапожок...

Пахнет яблоком снежок.

ПЕСЕНКА ТРАВЕСТИ ИЗ СПЕКТАКЛЯ

«АНТИМИРЫ»

Стоял Январь, не то Февраль,

какой-то чертовый Зимарь.

Я помню только голосок,

над красным ротиком — парок

и песенку:

«Летят вдали

красивые осенебри,

но если наземь упадут,

их человолки загрызут...»

СКВОЗЬ СТРОИ

И снится страшный сон Тарасу.

Кусищем воющего мяса

сквозь толпы, улицы,

гримасы,

сквозь жизнь, под барабанный вой,

сквозь строй ведут его, сквозь строй!

Ведут под коллективный вой:

«Кто плохо бьет — самих сквозь строй».

Спиной он чувствует удары!

Правофланговый бьет удало.

Друзей усердных слышит глас:

«Прости, старик, не мы — так нас».

За что ты бьешь, дурак господень?

За то, что век твой безысходен?

Жена родила дурачка.

Кругом долги. И жизнь тяжка.

А ты за что, царек отечный?

За веру, что ли, за отечество?

За то, что перепил, видать?

И со страной не совладать?

А вы, эстет, в салонах куксясь?

(Шпицрутен в правой, в левой — кукиш)

За что вы столковались с ними?

Что смел я то, что вам не снилось?

«Я понимаю ваши боли,—

сквозь сон он думал,— мелкота,

мне не простите никогда,

что вы бездарны и убоги,

вопит на снеговых заносах,

как сердце раненой страны,

мое в ударах и занозах

мясное

месиво

спины!

Все ваши боли вымещая,

эпохой сплющенных калек,

люблю вас, люди, и прощаю.

Тебя я не прощаю, век.

Я верю — в будущем, потом... »

• 4

Удар В лицо сапог. Подъем.

АВТОПОРТРЕТ

Рн тощ, точно сучья. Небрит и мордаст.

Под ним третьи сутки

трещит мой матрас.

Чугунная тень по стене нависает.

И губы вполхери, дымясь, полыхают.

«Приветик,— хрипит он,— российской поэзии.