Иверский свет

ручьев и горных ледников.

Стихи диктует жизнь сама.

И девочка из Самоа,

как будто искорка, смела,

бежит по проволоке строк.

И ты, египетский стрелок,

и ты, горийский агроном,

и вы — Бенгалии огни,

вы — строки в творчестве моем.

О, сколько у меня родни!

О, нет, мы с музой не одни —

со всеми

и совсем вдвоем!

Когда передо мною зал,

огромное полукольцо,

и сумрак крылья разметал,

и сотни глаз со всех концов,

и как на белизне страниц

из букв сливаются слова,

так сотни люстр и сотни лиц

в одно сливаются лицо —

в твое лицо, в его овал.

И тает мрак, и зал пропал.

Я снова говорю с тобой,

с твоей любовью и судьбой,

с твоим застенчивым огнем.

И мы с тобой, с одной тобой —

со всеми

и совсем вдвоем!

ВСТРЕЧА

(Из И. Нонешвили)

Мулк Радж Ананду

Над нами шатались

бананы Бенгалии

и небо пылало

бенгальским огнем.

Мы ехали.

Дали, дымясь, пробегали,

и не было влаги в дыханье земном.

Воды я прошу,

точно роща, прохладной

и вижу улыбку во взгляде твоем:

«Прости меня, друг,

у нес нет винограда,

чтоб я по-грузински вас встретил

вином».

И ты мне раскрыл

сердцевину кокоса —

сверкнула прохладою пара пиал.

Я губы мочу

этой влагой роскошной,

и шелест деревьев

по мне пробежал.

Я пью не кокос —

пью бенгальские росы.

Я пью не кокос —

пью из гангских глубин.

Навек породнили нас чаши кокоса,

мы братьями стали,

индус и грузин.

Я пью.

И мечта окрыляет мне душу —

мы встретимся снова, как братья в семье.

Вовек не сойдутся

Казбек с Гиндукушем,

но сходятся люди

на этой земле.

И вот вы в Москве.

Вас приветствует город

от вашей Калькутты за тысячи миль.

Я слышу —

на гордом

наречье Тагора

звучит громогласное:

«Братство и мир!»

Я жму тебе руку, как кровному брату.

Пойдем —

покажу тебе нашу страну.

Тебя проведу по дорогам

горбатым,

грузинские двери тебе распахну.

Тебе покажу высочайшие чащи,

журчащие реки

и тропы вразброд.

У крепости Гори

поднимем мы чаши,

и Черное море

прохладой пахнет.

Взгляни на цветущие наши колхозы,

на буйство откосов

в наряде цветном.

Прости меня, друг.

У нас нету кокоса.

Я вас по-грузински

встречаю вином.

АХ, ЕСЛИ БЫ...

(Из И. Нонешвили)

Ты входишь в залу павою

На паре каблучков,

Украшенная парою

Гишеровых зрачков.

Бровей роскошных пара

Горит на лбу твоем.

И губы — как пожары.

Им хорошо вдвоем.

Их дружное соседство

Тебе судьбой дано.

Так почему же сердце —

Одно,

одно,

одно?!

Ах, если бы ему

Стать парой моему!

АЛАЗАНСКИИ КАНАЛ

ч

(Из И. Нонешвили)

Зарубцевавшеюся раною

пролег канала старый след.

Мне горец песнею гортанною

поет о драме прошлых лет.

Мне из кошмарного тумана

тот древний видится канал.

Его задумала Тамара.

Над ним Гомбори колдовал.

Трудились люди неустанно,

себя работою губя.

И шли не трассой котлована —

путем спасенья для себя.

На землю рухнула тиара.

Блеснули молнии в лесах.

Стояла юная Тамара

ошеломленная, в слезах.

Крутилась пена кровяная.

Рыдали женщины навзрыд.

Канал вздымался, проклиная

тот час, в который он прорыт.

Он и сейчас как усыпальница

трудом загубленных рабов.

Идут года. И засыпается

землею контур берегов...

Так горец пел.

Вдруг новой нотою

его чонгури зазвучал.

И он запел про время новое,

про новый, радостный канал.

Вода канала вторит пению,

сияет лаской и добром —

и опоясал он Кахетию,

переливаясь серебром.

И я глядел, как перед нами,

нетерпелива, молода,

серебряными табунами

бежала буйная вода.

Своим победоносным гомоном

топила прошлое она.

В ней шлемом,

ржавым и разломанным,

лежала

желтая луна.

МУЗЫКА

(Из Лии Стуруа)

Вижу —

над площадями,

запруженными машинами,

автобусами, трамваями,

стоит

виденье

органа.

Ею составляют не трубки —

а хрупкие горловины,

ьыраанные

из глоток

живых певцов и поэтов.

Обмакнуто в позолоту

когда-то живое горло.

Способность себя выразить,

наверно,

и есть музыка.

Способность себя выразить,

наверно,

и есть знамя.

Оно струится над горлами —

выдыхнутое

дыхание.

Его называют музыка.

Женщины ищут знамя —

сферические женщины,

сложенные

из овалов,

распятые

на конечностях.

Мужчины желают знамя —

кубические мужчины,

ребро

расщепившие надвое,

до боли

прямоугольные.

И дети музыки просят.

Они наивно

бесформенны.

Они милосердья просят:

не хлеба —

они не голодны,

не денег —

которые призрачны,

а музыки,

чистой музыки!

Так что же такое музыка?

Серебряная ложечка,

в стакан с молоком

упавшая,

детства звон

непорочный?

Будьте же милосердны —

оставьте музыку

детям,

не нам — рабам геометрии —

сферическим,

прямоугольным,

дайте музыку детям,

которые

еще живы.

Будьте же милосердными

в фиатах и мерседесах!

Вскройте свои

артерии,

пускай из вселенских трубок

рассеянного органа

забьет

струя

сострадания...

Способность себя выразить,

наверно,

и есть музыка.

ПАРАБОЛИЧЕСКАЯ БАЛЛАДА

Судьба, как ракета, летит по параболе

Обычно — во мраке и реже — по радуге.

Жил огненно-рыжий художник Гоген,

Богема, а в прошлом — торговый агент.

Чтоб в Лувр королевский попасть

из Монмартра,

Он

дал

кругаля через Яву с Суматрой!

Унесся, забыв сумасшествие денег,

Кудахтанье жен и дерьмо академий.

Он преодолел

тяготенье земное.

Жрецы гоготали за кружкой пивною.

«Прямая — короче, парабола — круче,

Не лучше ль скопировать райские кущи?»

А он уносился ракетой ревущей

Сквозь ветер, срывающий фалды и уши.

И в Лувр он попал не сквозь главный порог —

Параболой

гневно

пробив потолок!

Идут к своим правдам, по-разному храбро,

Червяк — через щель, человек — по параболе*

Жила-была девочка рядом в квартале.

Мы с нею учились, зачеты сдавали.

Куда ж я уехал!

И черт меня нес

Меж грузных тбилисских двусмысленных звезд!

Прости мне дурацкую эту параболу.

Простывшие плечики в черном парадном...

О, как ты звенела во мраке Вселенной

Упруго и прямо — как прутик антенны!

А я все лечу,

приземляясь по ним —

Земным и озябшим твоим позывным.

Как трудно дается нам эта парабола...

Сметая каноны, прогнозы, параграфы,

Несутся искусство,

любовь

и история —

По параболической траектории!

В Сибирь уезжает он нынешней ночью.

А может быть, все же прямая — короче?

НА ПЛОТАХ

Нас несет Енисей.

Как плоты над огромной и черной водой.

Я#— ничей!

Я — не твой, я — не твой, я — не твой!

Ненавижу провал

твоих губ, твои волосы,

платье, жилье.

Я плевал

на святое и лживое имя твое!

Ненавижу за ложь

телеграмм и открыток твоих,

ненавижу, как нож

по ночам ненавидит живых,

ненавижу твой шелк,

проливные нейлоны гардин,

мне нужнее мешок, чем холстина картин!

Атаманша-тихоня

телефон-автоматной Москвы,