Поэзия народов СССР IV-XVIII веков

О ЖАДНОСТИ

От века и до наших дней любому злу в судьбе земной

Тупая жадность — лишь она — была единственной виной.

У жадного и бога нет, апостол говорит святой,

Того он бога признает, под чьей находится пятой.

Он — хищный волк. Его закон: людскую кровь пускать рекой.

Он пьет, но кровью никогда не насыщается людской.

Хоть и богат и властен он, но по природе он такой:

Всех обездолить норовит, все захватить своей рукой.

Все, все — и драка, и тоска, и зависть, и ночной разбой,

Проделки шайки воровской,— все из-за жадности людской.

Клятвопреступники, лжецы, кричащие наперебой,

От веры отошли святой,— все из-за жадности людской.

Один болтается в петле, другой сидит в тюрьме сырой,

А те пропали с головой,— все из-за жадности людской,

Цари садятся на копей, цари воюют меж собой,

Гоня покорных на убой,— все из-за жадности людской.

Чтоб увести народы в плен, проходят вихрем над страной,

Ровняют города с землей — все из-за жадности людской.

Один поднялся на отца, братоубийцей стал другой,

У них святое под ногой,— все из-за жадности людской.

В католикосы лезет всяк, кто в беззаконии герой,

Пролез в епископы иной,— все из-за жадности людской.

С епископом развратник пьет — и властью наделен мирской

За мзду монетой золотой,— все из-за жадности людской.

Архимандритов новых рой во всем плетется за толпой,

В прилавок превратив налой,— все из-за жадности людской.

Монахи, бросив монастырь, по селам шляются толпой:

Забудь молитвы! Песни пой,— все из-за жадности людской,

А иереи — за дубье! Тот — с окровавленной щекой,

А тот — с припухнувшей губой,— все из-за жадности людской.

Нагаш, ты — пленник суеты, следи всечасно за собой;

Немало этого добра и ты имеешь, как любой.

СТРАННИК

— Я умоляю: слово «странник»

Ты всякий раз не повторяй.

В чужом краю скорбит изгнанник,

Хоть этот край кому-то рай.

Несчастный странник, словно птица,

Которой к стае не прибиться,

Пока она не возвратится

В свой отчий, в свой любимый край.

— Не убивайся, бедный странник,

Минуют тяжкие года,

Не навсегда твое изгнанье,

Не навсегда твоя беда.

Молись, господь тебе поможет,

На родину вернет, быть может,

Чтоб ты забыл по воле божьей

Чужие эти города.

— Я всех молю о состраданье,

Шепчу: «О боже, пощади!»

Чернее самого изгнанья

Лишь сердце у меня в груди.

И от былых воспоминаний

Лишь множатся мои страданья,

И стеснено мое дыханье,

И нет просвета впереди!

— Не причитай, не плачь, изгнанник,

Не победишь слезами зло.

На свете ни одно страданье

От причитаний не прошло.

От громогласного стенанья

Не исполняются желанья,

И никого еще рыданье

В родимый край не привело!

— Изгнаннику повсюду горе,

С бедой смирился он давно.

Он никогда ни с кем не спорит,

Ему надежды не дано.

В толпе чужих он горе прячет,

Для них он ничего не значит.

Кровавыми слезами плачет,

Все перед ним черным-черно!

— Увы, родимого предела

Для смертных нету под луной,

Мы странники на свете белом,

Не на земле наш дом родной.

Но так живи в своем изгнанье,

Чтобы за все твои деянья

Ты новых не обрел страданий

В отчизне нашей неземной.

ПЛАЧ ОБ УМЕРШИХ

Счел господь нас достойными кары,

Тяжки божьей десницы удары.

Смерть забыла — кто юный, кто старый,

Полыхают повсюду пожары.

Ах, как жаль, что пришло ото горе,—

Разлученным не свидеться вскоре.

Гибнут гоноши, тонут, как в море,

Стынут слезы у женщин во взоре.

Ангел смерти мечом своим длинным

Сносит головы жертвам невинным,

А они, как цветы по долинам...

Стонет мать над загубленным сыном.

Кто опишет несчастия эти?

Худших зол не бывало на свете,

На порогах родительских дети

За ничто погибают в расцвете.

Войте, жалуйтесь: днесь и вовеки

Надо зло умертвить в человеке,

Плачут горы, деревья и реки,

Мудрецы на земле, что калеки.

Пали воины — цвет молодежи,

Те, кого обожали до дрожи,

Те, чьи брови иа арки похожи,

Огнеглазые в куртках из кожи.

И диаконы, что ежечасно

Пели богу хвалу сладкогласно,

Смерть вкусили. Роптанье напрасно,

Лишь в могиле лежать безопасно.

Страшный суд совершается ныне,

Но заступника нет и в помине...

Черный ангел уносится в дыме

С новобрачными, а не седыми.

Некий юноша, шедший на муку,

Плакал, с жизнью предвидя разлуку,

Был бы рад он хоть слову, хоть звуку,

Но никто не подал ему руку.

И сказал он: «Тоска меня гложет,

Смерть состарить до срока не может,

Я — зеленая ветка,— быть может,

Кто нибудь уцелеть мне поможет.

Мне не в пору могила-темница,

Сто забот в моем сердце теснится,

Сто желаний запретных толпится,

Лучше б дома мне в щелку забиться!»

И к отцу он воззвал: «Ради бога,

Помоги мне прожить хоть немного,

Мне неведома жизни дорога,

Злая смерть сторожит у порога!»

Горько молвил отец: «Вот беда-то,—

Ни скотины на выкуп, ни злата;

Мог себя запродать я когда-то,

Но за старца дадут небогато».

И подобно другим обреченным,

Сын свалился на землю со стоном:

Вспомнил детство, свечу пред амвоном,

Вспомнил солнце, что было зеленым...

И глаза его скорбь угасила,

И исчезла из рук его сила,

И лицо словно маска застыло,

Неизбежною стала могила.

Тут и молвил он: «Отче и братья,

Лишь молитвы могу с собой взять я,

Умоляйте же все без изъятья,

Чтоб господь растворил мне объятья».

А потом, отдышавшись немного.

Стал просить он служителей бога;

«Помолитесь и вы, чтоб дорога

Довела до господня порога!»

Я епископ Нагаш, раб единой,

Видел сам все страданья Мердина,

Слышал сам его жителей стоны,

Шел сквозь город в печаль погруженный.

По большому армянскому счету,

Год стоит у нас девятисотый.