Иверский свет

и педаль утопит, как акселератор,

и взревет Шопен болевой балладой

по болотам —

пленительным и проклятым!

Графоманы Москвы,

меня судите строго,

но крадете мои

несуразные строки.

Вы, конечно, чисты

от оплошностей ложных.

Ваши ядра пусты,

точно кольца у ножниц.

Засвищу с высоты

из Владимирской пустоши —

бесполезные рты

разевайте и слушайте.

ЯЗЫКИ

«Кто вызывал меня?

Аз язык...»

...Ах, это было, как в сочельник! В полу-

мраке собора алым языком извивался

кардинал. Пред ним, как онемевший

хор, тремя рядами разинутых ртов

замерла паства, ожидая просвирок.

Пасть негра-банкира была разинута, как

галоша на красной подкладке.

«Мы — языки...»

Наконец-то я узрел их.

Из разъятых зубов, как никелированные за-

стежки на «молниях», из-под напудрен-

ных юбочек усов, изнывая, вываливались

алые лизаки.

У, сонное зевало, с белой просвиркой, белев-

шей, как запонка на замшевой поду-

шечке.

У, лебезенок школьника, словно промокашка

с лиловой кляксой и наоборотным отпе-

чатком цифр.

У, лизоблуцы...

Над едало,к сластены, из которого, как из

кита, б»-ли нетерпеливые фонтанчики,

порхал «уплет:

«Продавщица, точно Ева, —

ящик яблочек — налево!»

Два оратора перед дискуссией смазывали

свои длинные, как лыжи с желобками

посередине, мазью для скольжения, у

бюрократа он был проштемпелеван лило-

выми чернилами, будто мясо на рынке.

У, языки клеветников, как перцы, фарширо-

ванные пакостями, они язвивались и яз-

дваивались на конце, как черные фраки

или мокрицы.

У одного язвило набухло, словно лиловая

картофелина в сырой темноте подзе-

мелья. Белыми стрелами из него произ-

растали сплетни. Ядило этот был короче

других языков. Его, видно, ухватили

однажды за клевету, но он отбросил кон-

чик, как ящерица отбрасывает хвост.

Отрос снова!

Мимо черт нес в ад двух критиков, взяв их,

как зайца за уши, за их ядовитые

язоилы.

Поистине не на трех китах, а на трех язы-

ках, как чугунный горшок на костре, за-

кипает мир.

...И нашла тьма-тьмущая языков, и смеша-

лись речи несметные, и рухнул Вавилон...

По тротуарам под 35 градусов летели замерз-

шие фигуры, вцепившись зубами в уп-

ругие облачка пара изо рта, будто в воз-

душные шары.

У некоторых на облачках, как в комиксах,

были написаны мысли и афоризмы.

А у постового пар был статичен и имел фор-

му плотной белой гусиной ноги. Будто

он держал ее во рту за косточку.

Языки прятались за зубами — чтобы не от-

морозиться.

Сколько свинцового

яда влитЛ,

сколько чугунных

лжей...

Мое лицо

никак не выжмет

штангу

ушей...

Да здравствуют прогулки в полвторого,

проселочная лунная дорога,

седые и сухие от мороза

розы черные коровьего навоза!

КЕМСКАЯ ЛЕГЕНДА

Был император крут, как кремень:

кто не потрафил —

катитесь в Кемь!

Раскольник, дурень, упрямый пень —

в Кемь!

Мы три минуты стоим в Кеми.

Как поминальное «черт возьми»

или молитву читаю в темь —

мечтаю, кого я послал бы в Кемь:

...

...

...

...

...

...

...

Но мною посланные друзья

глядят с платформ,

здоровьем дразня.

Счастливые, в пыжиках набекрень,

жалеют нас,

не попавших в Кемь!

«В красавицу Кемь

новосел валит.

И всех заявлений

не удовлетворить.

Не гиблый край,

а завтрашний день».

Вам грустно?

Командируйтесь в Кемь!

ОХОТНИК

Я иду по следу рыси,

а она в ветвях — за мной.

Хищное вниманье выси

ощущается спиной.

Шли, шли, шли, шли,

водит, водит день-деньской,

лишь, лишь, лишь, лишь

я за ней, она за мной.

Но стволы мои хитры,

рыси-кры...

Выгнувши шею назад осторожно,

сразу готовая наутек,

утка блеснула на лунной дорожке —

с черною ручкою утюжок.

НАД ОМУТОМ

Девочка с удочкой, бабушка с удочкой

каждое утро возле запруд —

женщина в прошлом и женщина в будущем

воду запретную стерегут.

Как полыхают над полем картофельным

две пробегающих женских зари!

Как повторяется девичьим профилем

профиль бабушкин изнутри!

Гнутые удочки, лески капронные

в золоте омута отражены,

словно прозрачные дольки лимонные.

Но это кажется со стороны.

То ли мужик перевелся в округе?

Юбки упруги. В ведрах лещи.

«Бабушка, правда есть рыба бельдюга?»

«Дура, тащи!»

Как хороша эта страсть удивившая!

Донная рыба рванет под водой.

И, содрогнув, пробежит по удилищу

рыболовецкий трепет мужской.

Все конкретней и необычайней

недоступный смысл миропорядка,

что ребенка приобщает к тайне,

взрослого — к отсутствию разгадки.

ПЕСЧАНЫЙ ЧЕЛОВЕЧЕК

Стихи для детей

Человек бежит песчаный

по дороженьке печальной.

На плечах красиво сшита

майка в дырочках, как сито.

Не беги, теряя вес,

можешь высыпаться весь!

Но не слышит человек,

продолжает быстрый бег.

— 5 10

Подбегает ом к Москве —

остается ЧЕЛОВЕ...

Губы радостью свело —

остается лишь ЧЕЛО...

Майка виснет на плене —

от него осталось ЧЕ...

Человечка нет печального.

Есть дороженька песчаная...

А. Дементьеву

Увижу ли, как лес сквозит,

Или осоку с озерцами,

Не созерцанье — сосердцанье

меня к природе пригвоздит.

Осенний свет ударит ниц

и на мгновение, не дольше,

на темной туче восемь птиц

блеснут, как гвозди на подошве.

Пускай останутся в веках

вонзившиеся эти утки —

как у Есенина в ногтях

осталась известь штукатурки...

Как он хватался за косяк,

пока сознанье не потухло.

Четырежды и пятирижды

молю, достигнув высоты:

«Жизнь, ниспошли мне передышку

дыхание перевести!»

Друзей твоих опередивши,

я снова взвинчиваю темп,

чтоб выиграть для передышки

секунды две промежду тем.

Нет, не для славы чемпиона

мы вырвались на три версты,

а чтоб упасть освобожденно

I невытоптанные цветы!

Щека к щеке, как две машины,

мы с той же скоростью идем.

Движение неощутимо,

как будто замерли вдвоем.

Не думаю о пистолете,

не дезертирую в пути,

но разреши хоть раз в столетье

дыхание перевести!

ШАХМАТНОЕ ОЗЕРО

Озеро отдыха возле Орехова.

Гордо уставлена водная гладь.

В гипсовых бюстах — кто только приехал,

в бронзовых бюстах — кому уезжать.

Словно ввели в христианство тебя,

роща, омытая, будто язычница.

Как звонко эхо после дождя!

Как после слез твое сердце отзывчиво!

СВЕЧА

Спасибо, что свечу поставила

в католикосовском лесу,

что не погасла свечка талая

за грешный крест, что я ношу.

Я думаю, на что похожая

свеча, снижаясь, догорит

?

от неба к нашему подножию?

Мне не успеть договорить.

Меж ежедневных Черных речек

я светлую благодарю,

меж тыщи похоронных свечек —

свечу заздравную гвою.

Обижая век промышленный

старомодностью красот,

чудотворный злоумышленник

непонятное поет.

Он садится за рояли,

как незрячий массажист,

чтобы пальцы возвращали

к жизни музыку и жизнь.

Он смущает городами,

что остались под водой,

убиенными садами

под людскою слепотой.

В нем непонятое Время,

когда будет тяжело,

христианскою сиренью

освежит твое чело.

Чудотворный злоумышленник