Пока живешь, душа, - люби!..

* * *

Мы с блеском лжем своей душе,

Больным.

Забытым.

И забитым.

И Апокалипсис уже

Стал повседневным нашим бытом.

* * *

Кончается двадцатый век

В крови,

В моленьях и в надеждах.

Стереотипен человек

И жалок

В действах и в одеждах.

Мысль на меже. На рубеже!

Живет разгадка – еле слышно –

Что человеком быть уже

На белом свете

Не престижно.

* * *

Не проклинаю этот свет

За неразборчивость деяний.

Мир будет до скончанья лет

Творить себя без покаяний.

Встречая одинокий взгляд,

Прошу:

Беги от злобной жажды.

Все наши боли отболят.

Все слезы высохнут однажды.

Гляжу в себя,

В былую даль,

И понимаю ближе к краю:

Мне человека в жизни жаль!

А человечества – не знаю...

133

НА РУБЕЖЕ МОЕМ ПОСЛЕДНЕМ

Я уже писала, что составлять

сборники муж так и не

научился. К собственным

детям-стихам объективным

быть не мог. Подборки

делались под настроение, а

потом обнаруживалось, что

главное осталось «за бортом»...

Так создавались и «Молитвы

времени разлома». Разбираясь в

оставшемся, я досадовала. К

счастью, в Вологодском

отделении Союза писателей

России подошла его очередь на

брошюру из серии «Вологда-XXI век».

Сборник «Свобода - тягостная ноша» составляла я. Михаил в то время был в больни-

це и только внес коррективы. В Союзе писателей с текстами согласились, только заголо-

вок сборника не понравился (слишком публицистично!). Был предложен другой - «Тягост-

ная ноша», но мне он показался безликим, да и Михаил не согласился.

- Автор и есть публицист, - сказала я. - У него такое лицо. А «Тягостная ноша»... что-

то от такелажа: «Цемент», «Железный поток».

Тираж у этих малоформатных брошюр был приличный - 999 экземпляров, их рассы-

лали по области, раздавали для пополнения школьных библиотек. Резонанс в прессе – ну-

левой.

…Он давно не выходит из дому. Собрания Союза писателей он и раньше не очень-то

жаловал, а тут... появилась уважительная причина оставаться в стороне - болезнь. Он и

рад.

Светлым пятном в конце девяностых была наша семейная дружба с врачом детской

поликлиники Верой Леонидовной Бузыкаевой. Вера искренне увлеклась творчеством Ми-

хаила Николаевича и приобщала других. Часто бывала у нас дома как друг и врач. В ней

было особое женское обаяние, за которым, впрочем, ощущался твердый, мужской харак-

тер. Она замыслила написать о Михаиле художественно-документальную книгу, и не то-

лько с блеском выполнила задачу, но и издала книгу за счет своих скромных медицин-

ских заработков, с привлечением спонсорских средств. Книга «Нет, жизнь моя не горький

дым...» получилась большая, красивая. Но, несмотря на активную Верину пропаганду и

положительные отзывы практически всех, кто ее прочитал, достойного отклика книга так

и не получила, что больно ранило автора.

Почему же так вышло? Осмелюсь предположить - по той же причине, почему не ну-

жен был сам Михаил Николаевич. Никому ничего особенно не нужно, если перестаешь

«толкаться и давить». А «толкаться» Вера устала.

...Вспомнилось, как в семидесятые годы прошлого века первый секретарь обкома

КПСС посчитал, что Вологде для повышения престижа власти нужно иметь прирученного

писателя-классика. На роль мэтра был приглашен с Урала Виктор Астафьев. Ему дали

квартиру в престижном доме и подарили мебельный гарнитур. Но Астафьев не оправдал

надежд: вел себя независимо, а потом и вовсе уехал, да еще и написал по мотивам воло-

годской жизни сатирическую повесть «Печальный детектив». Это писателей и власть оби-

134

дело («Гарнитур взял, а нас опозорил...», «После знакомства с этим произведением хоче-

тся помыть руки»). Когда я рассказала об этом профессору Пермского университета Р.В.

Коминой, она засмеялась: «Писателям дарят не гарнитуры, а понимание».

Миша говорил о коллегах-писателях:

- Я никому ничего не желаю плохого. Но я им - не по зубам.

Болезнь скручивала его. К физическим страданиям добавлялись моральные. Муча-

ясь от одиночества, все больше замыкался в себе.

КРЕСТ

Жизнь вечна

В мечтах дурака:

Признанье,

Раденье о благе...

Спокойно выводит рука

Раздумья мои на бумаге.

Мелеет надежды река.

Тень в черном,

Российские дроги...

Выводит рука старика

Знак Плюс

На вчерашней дороге.

Знак Плюс - это и есть крест. Многим казалось: жизнь поэта подходит к концу, он

уже никогда ничего нового, интересного не напишет. К счастью, они ошиблись.

* * *

Страшись безликой тишины,

Когда в безумной круговерти

И жизнь, и смерть

Обобщены

В таинственное жизнесмертье,

Где по команде слезы льют

И выше смысла ставят фразу,

И любят нищие салют,

И умирают по приказу.

НЕИЗБЕЖНОСТЬ

Вере Бузыкаевой

Ты задай мне вопрос,

Не отвечу –

Задай его снова.

Может, вместе найдем –

Как с собой примирить это слово:

Превратиться в пыльцу,

Стать ничем

Под дождями, снегами.

Безразличное время

По лицам пройдет сапогами.

Как осмыслить ничто:

Беззащитность,

135

Бесправье,

Безгласье...

И при жизни еще

Отыскать с неизбежным согласье.

* * *

Никого я в друзья не зову.

Ни пастух мне не нужен,

Ни стадо.

Други, недруги –

Сон наяву.

Сновидений мне больше не надо.

Оскудев, разбежались друзья.

И петляет еще в поле голом

Беспричальная стежка моя

Меж свободою

И произволом.

* * *

Безумнее на свете нет беды –

Жить в вечном состоянии вражды,

Когда дыханьем,

Мыслью правит бой –

Неважно с кем,

С врагом

Или с собой.

* * *

Я знаю

Кровь и смерть войны,

Колосья,

Тучные от праха,

Глаза казненных без вины,

Психоз бесправия

И страха.

Так уж ведется на Руси...

У самого себя спроси

За тесноту,

За нищету,

За немоту,

За темноту,

За политический разбой,

За всех,

Гонимых на убой.

И никаких гарантий нет,

Что мы не повторим тех лет.

* * *

Было стыло. Стало пусто.

Нищий верит. Умный пьет.

Ритуальное искусство -

Пляска в прорву, в гололед.

136

Обрученные с бесплодьем,

Скрыв трагедию под фарс,

Мы от прошлого уходим,

А грядущее – от нас.

* * *

Помолчим.

Больную память я не трогаю.

Слез удушье: дорогая...

Дорогой...

Весь свой путь

Прошел разлучною дорогою.

И пришел к тебе – другой.

И сам другой.

Заморожено на сердце,

Заморочено.

То, что было,

Не воротишь, помолчим.

Наша молодость

Страною укорочена,

Перечеркнута

Без смысла и причин.

Ты прости меня, далекая, родимая,

Не брани за преждевременность седин:

За утерянное, за необратимое!