Поэзия народов СССР IV-XVIII веков

Я тайны разгадал мудрейших слов и дел.

Коварства я избег, распутал все узлы,

Лишь узел смерти я распутать не сумел.

* * *

Когда к невеждам ты идешь высокомерным,

Средь ложных мудрецов явись ослом примерным,

Ослиных черт у них такое изобилье,

Что тот, кто не осел, у них слывет неверным.

* * *

Мое неверье — не игра, не слов пустых убранство.

Я верю в истину одну: вот веры постоянство.

Сейчас таких, как я,— один, и если я — неверный,

То, значит, правоверных нет, нет в мире мусульманства.

АБУ-ЛЬ-ХАСАН ФАРРУХИ

ТАДЖИКСКИЙ ПОЭТ

?—1038

ОТРЫВКИ ИЗ КАСЫД

* * *

Встают облака голубые над синей равниной морской:

Плавучие думы влюбленных, забывшие сон и покой.

Ты скажешь: нежданные льдины помчались по тихой реке.

Взревели там черные вихри, там вздыбился смерч золотой.

Дождем облака разразились, и в небе распалась их цепь.

Смотри: не слоны ли пасутся в далекой степн голубой?

Они — словно ржавые пятна на глади китайских зеркал

Иль беличий мех на атласе, горящем живой бирюзой.

Как будто цветные лужайки, как будто гряды островов

Поплыли по влаге зыбучей, пленяясь беспечной игрой.

Ты скажешь: здесь небо, как море, и в синем просторе его

Симург обучает полету весь царственный выводок свой.

Бредут но небесному своду то мрачно, то вдруг засветясь,

То явят прозрачное небо, то солнце заслонят собой.

Они — как узор из сандала поверх бирюзовой доски,

Иль будто на гладь полировки лег амбры рассыпанной слой.

Они — словно дым, восходящий, коль брызнуть водой на огонь,

Иль словно влюбленного очи, узревшего лик дорогой.

Как будто задернутый пылью, стал сумрачен воздух от них, —

Так жизнь угасает неверных, сраженных державной рукой.

* * *

Так свежа земля родная, так душиста зелень луга,

Так вино мое прозрачно, так светла моя подруга:

Первая подобна раю, с бурной страстью схож второй,

Третье — с Балхом розоструйным и четвертая — с весной.

Мир — от влаги поднебесной, луговина — от рейхана,

Ветвь — от прелести зеленой, лес — от чашечек тюльпана:

Первый — шелк, вторая — амбра, третья — юная жена,

А четвертый — взгляд подруги, чье лицо — сама весна.

Алый выводок фазаний, треугольник журавлиный,

Стадо нежных робких ланей, грозный рык из пасти львиной:

Первый спит, вторые правят свой заоблачный полет,

Третье знает, убегая: смерть четвертый им несет.

Соловью приснилась радость, горлинке приснилось горе,

Слышно иволги рыданье, стон скворца в пернатом хоре;

Розa — первому подруга, ива скорбная — второй,

Третьей — пихта, а четвертой — ветвь чинары молодой.

* * *

Когда в переливы атласа оденется луг молодой

И пышно покроются горы сквозной семицветной фатой,—

Земля, словно царственный мускус, бесценный струит аромат,

И пестрой семьей попугаев блестящие ивы стоят.

Вчерашний предутренний воздух поведал о близкой весне.

Хвала тебе, северный ветер, за радость, врученную мне!

Развеянной мускусной нылью ты снова затеял играть,

А сад — цветоносных красавиц повсюду расставил опять,

Чубучника белые бусы вновь блещут из важных долин,

И вновь на нудином древе горит бадахшанский рубин.

И розы, как рдяные чаши, приподняты в светлую рань,

И тянет к земле сикомора свою пятилапую длань.

На ветках стоцветные перстни, в стоцветных покровах сады.

Жемчужины — в ливнях небесных, жемчужины — в струях воды

И нежными красками неба стоцветно пылающий мир

Подобен почетным одеждам, что дал нам великий эмир.

И стан пробужденный эмира готов к выжиганью тавра.

Любви, песнопений и хмеля настала благая пора.

Как звезды средь чистого неба, сверкая в щелку луговом,

Войска развернулись на воле и встали шатер за шатром.

Ты скажешь: в любой из палаток влюбленная дремлет чета

И каждая в поле травинка любовной игрой занята.

Звучат среди зелени струны, все поле напевов полно,

И звонко сдвигаются чаши, и кравчие цедят вино.

Смущенных красавиц упреки, объятья, любовные сны,

Певцами разбуженный воздух несет дуновенье весны.

Зеленая степь необъятна, как некий второй небосвод,

Ее травяная равнина — пространство безбрежное вод.

В том море виднеется судно, но дышит оно и бежит!

А в небе звезда полыхает и по небу мчаться спешит.

Гора ль повстречается, судно возносится на гору ту,

А встретится солнце — набросит звезда свою тень на лету.

Ужели не чудо природы, что солнце закрыто звездой?

Ужели не чудо и судно, что степью плывет, как водой?

Костры, словно желтые солнца, горят у широких ворот,

Ведущих к шатру золотому, где шах многославный живет.

Мирьядом светящихся копий щетинится пламя костров:

Червонным текучим расплавом то пламя назвать я готов.

Орудья тавра багрянеют, в огне раскалившись давно:

Так в пламенно-зрелом гранате багряно пылает зерно.

Вот — дикие копи стенные: не мыслят они о тавре.

Вот — юношей зорких отряды: дивлюсь их отважной игре.

Но им ли соперничать с шахом? Хвалю его доблестный жар:

Он скачет с петлей наготове, как юноша Исфаидиар.

Петля изгибается, вьется, подобно прекрасным кудрям.

Но помни: крепка ль ее хватка — ты скоро изведаешь сам.

Всечасно иные изгибы в искусной петле узнаю:

Как будто жезлом Моисея ее превратили в змею.

Она, исхищренная, краше девических юных кудрей

И крепче испытанной дружбы старинных и верных друзей.

Коня за конем приводили, готовясь им выжечь тавро,

И наземь валили ретивых, арканом опутав хитро.

На каждом копе ожерелье, как горлицы дикой убор,—

Аркан венценосца, который над миром державу простер.

Кто б ни был веревкой охвачен, петлей перекручен вдвойне,