«Туман всей грудью приналег…»
Туман всей грудью приналег.
Нас локоть облачный раздавит
И в холодеющий песок,
Как жемчуг в золото, оправит.
Тень раздвоится и исчезнет —
О, это ложе тишины!
И с каждым часом все любезней
Приветствуют — уснувших — сны.
Но вот поднимется туман,
Не вынесши земного зноя,
Облаковидный караван
Уйдет в пространство голубое,
И снова солнечная слава
Очаровательно чиста.
Вдруг мы заметим, что оправа
Желто-песочная — пуста.
«Немилосердна Божья тишина…»
Немилосердна Божья тишина,
Она безмолвьем отягощена.
Она томит, она смиряет нас
Глухим огнем и мраком цепких глаз.
Спеленуты высокой тишиной
И наготой ее и простотой,
Напрасно тянемся к святым дарам,
Напрасно силимся покинуть храм.
«Подумай, быть может, последнее в жизни…»
Подумай, быть может, последнее в жизни
Мгновенье цветет над тобой,
Быть может, ты скоро для новой отчизны
Оставишь свой остров земной.
Подумай, ведь все, что живет и сияет,
К чему ты душою привык,
Как дым, в небесах развеваясь, растает,
Уснет, как в пустыне родник.
Поверь мне, бессмертно слепое мгновенье, —
Умей же мгновеньем владеть,
Чтоб после достойно и без сожаленья
Насытясь земным, умереть.
1934
«Неплодородный и кремнистый кряж!..»
Неплодородный и кремнистый кряж!
Напрасен труд, суровый и упорный.
Насильственный оратай я и страж
Земли — я знал, что погибают зерна.
Ветра и зной взвевали серый прах.
Мой негостеприимный край бежали
Стада и табуны, и лишь репейник чах;
Огонь и дымы воздух угнетали.
Но он прошел, бесспорен и могуч,
Твоей любви великолепный ливень —
Огромным счастием огромных туч;
И край зацвел, тяжелый и счастливый.
И глядя на пасущихся овец,
И на цветы, и на большие травы,
Я знал, что я отныне, Бог Отец,
Тебе, как пахарю, достойно равен.
«Был неуклюж рассвет. Он долго шарил…»
Был неуклюж рассвет. Он долго шарил
В кустах, средь серых ребер бурелома,
И мне казалось, — он меня состарил,
Как будто старость мне была знакома.
С бесформенным и вялым небосклоном
Не совладав и отступить не смея,
Рассвет огнем мучительным и сонным
Напрасно бился, будто цепенея.
Но в этот час тяжелого рожденья
Внезапно вышли и пошли на приступ,
Навстречу дню — чириканьем и пеньем
Мильоны птиц — неудержимым свистом.
Преображен блаженным звоном воздух!
Вкушая благовест земной природы,
Рассвет рукой прикрыл большие звезды
И вытер пятна ночи с небосвода.
«В молчание, как в воду, погрузясь…»
В молчание, как в воду, погрузясь,
Плывет и кренится корабль тяжелый слова.
Вода бежит, невольно раздвоясь
И за кормой смыкаясь снова.
Как медленно мутнеет голова!
Годами муза ждет, но корабельный остов
Двойная окружила синева,
И все по-прежнему — необитаем остров.
Безветренный и безмятежный день!
Горстями пью благословенное безделье,
И не ложится голубая тень
Стихов — над лирной колыбелью.
На палубе — смолистый дух сосны
И голубые хлопья воздуха и света.
Как стаи рыб, ныряют в волнах сны,
И проплывает в нежной глубине комета.
«Плачь, муза, плачь!» Бесплоден мирный зной,
И ветер спит и видит сны, и в тишине лазурной
В разладе он с эоловой струной
И с песней творческой и бурной.
«Оцепенение, его, увы…»
Оцепенение, его, увы,
Не выразишь, не вытеснишь словами.
Оно уставилось в меня глазами,
Как будто полнолунными, — совы.
И полусон не смея опрокинуть,
Напрасно хочет исполинский слух
Внять бормотанию глухих старух
И этот мир, и эту жизнь — покинуть.
«На утомленном облаками небе…»
На утомленном облаками небе,
Как будто тяжесть вправду велика,
Холодная, вечерняя рука
Рисует острый, пятипалый гребень, —
И черные вонзаются лучи
В растрепанные волосы и тучи,
И ночь спешат принесть на всякий случай
От века расторопные ткачи.
…………………………………..
Иных по вечерам смущает совесть —
Они молчат, но в мерзкой тишине
Сама собой, в самодержавном сне,
Развертывается ночная повесть.