Женщины

А тут еще осмелился Чернов

недавно на урок портрет Данаи

из дома принести; он срисовал и

показывал всем в классе, мол, каков

художник он и, главное, что тетя

была обнажена – вот это да!

И вот на математике, когда

рассматривал ее он вновь, животик

ей пальцем гладя, сзади подошла

учительница… Как она взяла

                        162

Чернова в оборот: ах, ты бесстыдник!

Да как ты смел такое рисовать!

Чтоб завтра же сюда явилась мать!

Ну просто черти, а не дети, - злыдни…

И я подумал, что герой Чернов,

я б провалился от стыда и страха

на месте бы, а он, как черепаха,

бронею дерзких и угрюмых слов

отгородился от училки ловко,

хоть покраснел, но не согнула ковка.

                        163

Чернов красивый мальчик был. Тогда,

во всяком случае, мне так вполне казалось.

С ним даже как-то на спор целовалась

за школой Ангелина. Я видал

как это было. Собственно, за этим

меня позвали, чтобы видеть чмок

Чернова в щечку Ангелины мог

какой-нибудь значительный свидетель,

каким являлся я для них двоих.

О, как я им завидовал в тот миг!..

                        164

Моя любовь к Зиме, - замечу, это

ее фамилия, - была куда скромней.

И все ж однажды это чувство к ней

меня вело,  как звуки флажолета

ведут порою за собою крыс.

А дело было так. На день рожденья

я к мальчику был позван в воскресенье,

но, как всегда, футбольный экзерсис

меня увлек настолько, что я время

то упустил, когда бы мог со всеми

                       165

к нему пойти. Договорились мы

вдвоем или втроем у Лены дома

собраться, потому что ей знакома

одной была дорога, мы умы

свои не загружали рисованьем

дороги к однокласснику, во всем

на Лену полагаясь… Вот и дом

я вижу Лены. С легким замираньем

стучу в калитку. Бабушка шипит:

«Они уже как полчаса ушли».

                       166

Как я расстроился… Да что ж это такое!..

Ушли и без меня!.. Ну почему

так не везет мне!… К счастью моему

я что-то помнил: вроде «Заводское»

название района, там еще

аэропорт есть, ряд пятиэтажек,

мол, где-то там, как перейдешь овражек,

и будет среди прочих размещен

пятиэтажный дом. Да, я немного

припомнить смог, но все же в путь-дорогу

                        167

отправился, уж очень я хотел

увидеть в неформальной обстановке

свою любовь, в какой-нибудь обновке,

с распущенными волосами… Сел

я на автобус, после на троллейбус,

и вот в районе незнакомом шел

по улицам, как будто кто-то вел

меня по ним, пространственный сей ребус

преодолеть мне помогая… Был

уверен, что найду – и вот мой пыл

                        168

вознагражден: в одном дворе увидел

я одноклассников, что вышли поиграть

чуть-чуть на улицу, что – стоит то признать, –

случайностью счастливой было. «Митя!» -

я крикнул однокласснику, и вот

под общие ребячьи восклицанья

я подбежал к ним и уже, бряцая

пластмассовым мечом, щитом живот,

как в фильме, прикрывая, именинник

меня через ободранный малинник

                        169

повел к подъезду, а затем и в дом…

Да, мне везло. Когда чего-то очень

хотел я – добивался. Между прочим

сейчас грущу порою я о том,

что нет уже тех через край желаний,

а значит, нет везенья… Фатализм

ли это или просто пофигизм,

но я гляжу на жизнь без упований.

И мне комфортно!.. Даже, коль порой

отчаянье холодною волной

                        170

мне заливает разум… Ненадолго –

волна спадет, и я увижу свет

в обыденном, привычном; много лет

упорно отторгаемого толка

увижу свет в конструктивизме дней

сегодняшних… Но возвратимся в детство.

Там, впрочем, нам пора сменить соседство

колонки, туалета, сизарей

на голубятне, стула выносного

на новый мир в микрорайоне новом.

                    XI. ПЕРЕЕЗД

                        171

Прощай же, двор, в тебя я не вернусь

в своих воспоминаниях, пожалуй.

Прощай и дом, хотя с тобой немало

еще воспоминаний, но, боюсь,

что мне тогда не кончить этой книги.

Прощай кровать, в которой я с сестрой

двоюродной лежал и ведь порой

испытывал приятнейшие миги.

Прощайте ж, оттолкнемся же шестом

воспоминаний от святых ротонд

                        172

и дальше поплывем… Но не мешало б

героя мне в деревню поместить,

где каждый год ему случалось быть.

Но я, хотя на память свою жалоб

особых не имею, не могу

сейчас припомнить что-то, кроме в цвете

одной картинки: дырки в туалете

у моря, на песчаном берегу.

Та дырка кем-то дерзким и упорным

в стене была пробита, чтоб проворным

                        173

глазком увидеть женщину, когда

она садится над очком, бедняжка.

Та дырка часто заткнута бумажкой

газетною была, но иногда,

зайдя в мужской отсек, присев привычно

на корточки, я видел, чуть вперед

подавшись телом, что свободен ход

в стене для обозренья, и отлично

виднеется беленая стена

на женской половине. Но вина

                        174

за этот столь постыдный и запретный

взгляд в дырочку страшила меня так,

что сердце холодело, и никак

не мог решиться я в момент заветный,

ну, то есть, когда слышал, что вошла

за стенкой в туалет в вьетнамках дама,

взгляд бросить в дырочку, от страха и от срама

деревенел я, и уже дела

свои закончив, побыстрей старался

наружу выйти, ибо я стеснялся

                        175

одной лишь мысли, что меня принять

возможно за того, кто в эту дырку

подглядывает… Так что, я на вскидку

не помню, чтоб я мог там созерцать

какие-то запретные картинки.

Зато воображение мое

так разгоралось, вспомнив про нее,

про дырку, про возможные тропинки

к запретному, что это во сто крат

сильней того, что б мог там видеть взгляд…

                       176

Но что же, что же, надо нам, пожалуй,

читателя на тюки усадить

средь мебели, что начали носить

отец и с ним каких-то два амбала

по лестнице аж на седьмой этаж.

Была зима, я это помню точно.

Сам переезд не отложился прочно

в моем сознанье, помню инструктаж

отца о том, что я могу взять в руки

и отнести наверх. Садись на тюки,

                       177

читатель, осмотрись кругом, со мной