В Луганске-Ворошиловграде

Хочется жить и евреям, и русским,

Хочется жить старикам и влюблённым,

Горьким пропойцам и чемпионам,

Хочется жить и в тюрьме, и на воле,

Хочется жить и в больнице, и в школе,

Хочется жить демократам, военным,

Толстым, худым, террористам и пленным…

Хочется, в общем,

так мало,

ей-богу –

Жизни и счастья.

Хотя бы немного.

* * *

Это город моих неудач и удач,

Моих горьких потерь и находок…

Этот город больной,

этот город – мой врач,

Он старик, и он мой одногодок.

Этот воздух,

который был раньше степным –

По душе мне и с пылью Донбасса.

Ну, а дым заводской –

что ж, Отечества дым

Сладок нам, как говаривал классик.

Здесь друзья и враги – не чужие, мои,

Да и я для них кое-что значу.

Здесь и память моя – на любви и крови,

Надо мной то хохочет, то плачет…

О Луганске своём говорю – и всегда,

Как о близком, родном человеке.

Есть на свете Париж.

Есть ещё города…

Но Луганск в моем сердце навеки.

* * *

Всё уже когда-то было сказано,

Всё ещё когда-то повторится,

Жизни наши туго перевязаны

Временем,

словно фигуры в блице.

Мой черёд – сказать своё заветное –

Он – вся жизнь

и плюс одно мгновение.

Только объявили время летнее, –

Как уже – глядь! – смена поколения…

* * *

Это рок проходит мимо

С тяжким взглядом пилигрима.

Это грозное дыханье наступающего дня…

Сколько боли,

сколько крови –

Это мрамор изголовья,

это свежая могила.

Но пока не для меня.

8 августа 1994 г.

г. Луганск

* * *

У зависти и корень, и язык

Длинней,

чем у степного сорняка.

Привык к успеху ты,

иль не привык –

Но с завистью знаком наверняка.

Она тебя уколет побольней

Ведь ей известно всё, всегда,

про всех…

И всё же

если нравишься ты ей,

То это значит, ты обрёл успех!

* * *

Нужны ли сегодня стихи

и эта печаль между строчек,

Когда от лесковской блохи остался лишь

лапки кусочек,

Когда между мной и тобой

Из всех интересов – бубновый,

А лозунг за нашей спиной –

Он позавчерашний, не новый,

Когда городские черты стираются,

словно подошвы.

Со временем, вроде, на «ты»,

Но только не с будущим,

с прошлым!

* * *

Не хочется спешить,

куда-то торопиться.

А просто жить и жить,

И чтоб родные лица

не ведали тоски,

завистливой печали.

Чтоб не в конце строки

Рука была –

В начале…

* * *

В. Музыке

Понять друг друга и простить –

вот в чем надежда.

Поскольку «быть или не быть»

страшит, как прежде.

Они живут не так, как мы –

они другие.

Из ночи в ночь, во тьму из тьмы,

благие

Деянья неизвестны им, и, всё же,

Терпеньем, мужеством своим

Спаси их, Боже.

* * *

Я чувствую – придется полететь.

Я ощущаю крылья за спиною.

И мой аэродром уже на треть

Готов к полетам,

как журавль зимою.

А надо мной – открытый небосвод,

Разрешены полеты

и посадки…

Когда-то было всё наоборот,

И, кажется, запреты были сладки…

* * *

Давление падает. Осень…

И бесится ветер в саду,

Гудит,

как король мотокросса,

Влюблённый в лихую езду.

И всё-таки белый халат

Земле одевать рановато.

И астры прощально горят

В просторах вишневого сада.

* * *

Увидь меня летящим,

но только не в аду.

Увидь меня летящим

в том городском саду,

Где нету карусели, где только тьма и свет…

Увидь меня летящим

Там, где полетов нет.

* * *

Толстый и застенчивый «жиртрест»,

Гордый, в той же мере, что и жалкий….

Призрак одиночества воскрес,

Выходя из школьной раздевалки.

Он меня узнал и подмигнул.

Я – в ответ, сквозь время расставаний,

Где вдоль детства - вечный караул

Из надежд и разочарований.

* * *

Он не увидел меня,

И я не узнал его.

Память вчерашнего дня

Похожа на волшебство.

И мы отразились в нём,

Волшебниками не став.

А кто говорил: «Потом» -

Вновь оказался неправ.

* * *

И даже в самый морозный мороз

Январь удлиняет свет.

Мороз – это только ближний прогноз.

А в дальнем – морозов нет.

Там ярко и жарко сады цветут,

И цвет белым светом храним…

Вдоль света и тьмы - январский маршрут,

И мы вдоль судьбы - за ним.

Из книги «История любви забытой»

* * *

Мои друзья меня не понимают.

Мы говорим на разных языках.

И между нами бывшая прямая

Внезапно превращается в зигзаг.

А раньше был язык мой

всем понятен,

Как дровосек из сказок

братьев Гримм.

Зато теперь как много белых пятен,

Когда мы слушаем и говорим.

Мы говорим: «Куда же нам

деваться?»

А слышим канонады дальний гул.

И, заменив «Товарищи»

на «Братцы»,

Пугает нас все тот же караул.

* * *

Не подсказываю никому,

Потому что и сам не знаю…

Не пойму ничего. Не пойму.

Начинается жизнь другая.

Может время стихов ушло,

Время прозы суровой настало?

Жизнь, как птица с одним крылом,

Бьется в каменной клетке квартала…

* * *

Я не хочу быть чемпионом,

И не хочу – самоубийцей.

Но всё ж знаком я с марафоном.

Мы все – немного олимпийцы,

Вот только лишнего – не надо.

Мне быть, как все, – и то утеха.

Писал ведь «Жизнь – уже награда!»

Не кто-нибудь,

а доктор Чехов.

* * *

А в море под названием «война»

Есть остров под названием «любовь».

Там ночью канонада не слышна

И там под крик «Ура!»

не льётся кровь.

Там смерть невероятна, как вчера.

Там жизнь любви равна лишь

и верна.

И, если слышится там изредка

«Ура!»,

То лишь от поцелуев и вина.

Но волны все опасней и страшней.

И тает остров в утреннем дыму.

Я знаю – «на войне, как на войне…»

Но сердцем эту мудрость не пойму.

* * *

Вновь жизнь пульсирует, как рана.

И, дёрнув за рычаг стоп-крана,

Не знаешь – что там впереди.

Какие брезжут перспективы –

Убьют нас или будем живы

И веселы, как Саади.

Глаза пугают, как двустволка,

Язык – колючий, как иголка, –

И это наш с тобой портрет.

А мы себя и не узнали,

Мы просто жали на педали,

Но скорости всё нет и нет.

Зато бывают перестрелки,

И это, право, не безделки –

Пасть, как поэт, с свинцом в груди,

Где жизнь пульсирует, как рана…

О, боже, помирать нам рано,

Когда ещё – всё впереди.