В Луганске-Ворошиловграде

* * *

Ружьё висит и не стреляет,

Хоть пьеса близится к концу.

По площади сквозняк гуляет,

Как будто тени по лицу,

Вопросы, слышатся, советы –

Куда, зачем, откуда, как…

Как тополиный пух, билеты

По площади несёт сквозняк.

Ружьё молчит. Молчит зловеще.

Лишь гром грохочет, как в аду.

И как носильщик тащит вещи,

Тащу себя я сквозь беду.

* * *

Утеряна или нет?

Куда ни взгляни – связь.

Куда ни пойди – билет,

Куда ни ступи – грязь.

Может быть, это сон?

Может быть, зря я вплавь?

Но тёмный как сто ворон,

Вечер мне шепчет: «Явь…».

* * *

Р. Рыбникову

Останавливаются часы.

Идут ещё по инерции.

И стрелок казачьи усы

Унылы на фоне коммерции.

Завести – не хватает сил,

Или, быть может, умения.

Не везёт – значит, жизнь,

как такси.

Пора менять направление.

А стрелки часов, словно компас, –

на юг,

Сложившись, как знак

восклицательный,

Зовут и меня, и тебя,

мой друг.

По радиусу и

по касательной.

* * *

Кто постучится нынче в этот дом?

Струится вечность, не подозревая

О том, что есть распятие, о том,

Что жизнь проходит с грохотом трамвая.

А дом стоит, от грохота ничуть

Не поколеблясь, не дрожа основой.

И тот, кто одолеет этот путь,

Когда-нибудь воскреснет снова.

* * *

От неудач до неудач –

Дорога иль строка.

И даже выигранный матч

Таит наверняка

И горечь будущих утрат,

И поражений боль.

Поэтому, наверно, рад

Победе над собой

Я более, чем над другим.

Преодолев себя.

Душа поёт победный гимн,

Себя и мир любя.

* * *

У доброты – всегда в запасе

доброта,

Её количество – неиссякаемо.

Но эта истина, хоть и проста,

Увы, так трудно познаваема.

Кулак, наган, ложь или грош –

Вот аргументы нашей злости…

А мир вокруг – по-прежнему хорош,

А мы – по-прежнему безжалостные гости…

* * *

Невзначай, ненароком, случайно –

Что такое, за что – не пойму.

Загляну в переулок,

как в тайну,

что живет в обветшалом дому.

Там старуха сидит молчаливо,

Там старик смотрит хмуро в окно.

Во дворе осыпаются сливы –

их зимою не есть всё равно.

Ощутишь вдруг такое томленье

Дней прошедших и тех, что идут.

Будто годы,

сжимая в мгновенья,

Призывает к себе страшный суд.

* * *

Неторопливость выходного дня –

В ней роскошь делать то и это…

Пусть за окном – зима иль лето,

Будильнику нет дела до меня.

Неторопливость выходного дня –

Так вот чего, друзья, нам не хватает.

А жизнь, как в детстве эскимо,

так быстро тает,

Вокзальной суетой маня…

* * *

Проникнувшись, приникнув,

замолчав,

Как птицу, на груди отогревая

Твою улыбку и печаль,

Вдруг ощутить, что ты –

полуживая,

То ли от радости, а то ли от невзгод.

И ветра дуновенье

под лопаткой…

Не делится судьба

даже на год,

И даже на мгновенье

без остатка.

* * *

Чужое счастье, как синица,

Забилось вдруг в моих руках.

И стал похож я на убийцу,

Превозмогающего страх.

Сквозь стыд, как будто сквозь

терновник,

Я пробирался,

чуть дыша,

Хоть не была ни в чем виновна

Пока ещё моя душа…

Из книги «Усталый караул»

* * *

Город европейский мой

с неевропейской культурой.

Со своей китайскою стеной

и конною скульптурой,

С пыльным небом

и промышленным ландшафтом.

Где к заводу примыкает шахта,

Где над церковью – немым укором крест.

Где на кладбище убогом

не хватает мест.

Город мой,

любимый

и проклятый,

Мы с тобою друг пред другом

виноваты.

Я виновен в том,

что грязный ты

и серый,

Ну а ты – что мы живём без веры,

Погружаясь,

словно в Дантов ад,

В женский мат

и в детский мат,

Совесть, как друзей своих теряя.

Город мой, под звон твоих трамваев,

Как когда-то под церковный звон,

Жизнь проходит, как тяжёлый сон,

Жизнь проходит, словно лотерея,

И от неудач своих дурея,

Ищем мы

виновных

каждый час.

Город мой,

прости сегодня нас…

* * *

Афишной тумбы артистичный профиль.

Репертуар: Чайковский и Прокофьев.

И рядом – шариковой ручкой мат.

И сообщение о том, что Верка – дура

Над штампом «Управление культуры»

Уму и сердцу много говорят.

О том, что нескончаемы мытарства

На сцене, наяву. Что нет лекарства

от дурости и хамства.

Только есть надежды на великую

Культуру,

На музыку её, литературу,

На совесть и порядочность. На честь…

* * *

Здесь всё, как прежде,

всё, как прежде.

Сквозь неизменное житьё

Наивный краешек надежды

Ведет сознание моё.

Враньём и правдой переполнен,

Искал я старые следы,

И, словно Людвиг Ван Бетховен,

Оглох в предчувствии беды.

Знакомых улиц душный вечер,

И снятый с прошлого покров…

Сквозь разговоры, лица, встречи

Невинная сочится кровь…

* * *

Ю. Ротенфельду

Мне все ещё как будто невдомёк,

Мне кажется, что я не понимаю…

Стучит будильник,

но молчит звонок,

Звучит симфония,

не первая – седьмая.

Какой сумбур!

Какая благодать!

И первый день

похож на день последний.

О чём там говорить,

о чём молчать,

Когда уже ломают дверь

в передней.

* * *

Идут незримые минуты,

но внятен их тревожный гул.

Не забирай мою цикуту,

Я всё равно уже хлебнул.

Не забирай, прошу, не трогай,

Ты видишь – нет на мне лица.

Я подышу перед дорогой,

Я это выпью до конца.

Я всё равно уже отравлен,

Но мне отрава эта – всласть.

Там, где от центра до окраин

Не слаще выжить, чем пропасть.

И пусть свеча почти задута,

Я и допью, и допою.

Не забирай мою цикуту,

Пускай отраву, но мою!

* * *

Неласковый пейзаж отчизны

милой –

Неубранных полей глухая злость и сила,

Небес клубящихся извечная тоска,

И путник, как страна,

готовый для броска,

Неведомо куда, но поскорее…

И украинцев жаль,

и русских,

и евреев,

И всех детей измученной земли,

Тех, что идут,

проходят

и ушли…

* * *

Усталый караул шагает по стране.

Усталый караул – в тебе сидит, во мне.

Усталые мозги, усталая рука –

От лишнего хлопка, от жесткого курка.

Усталый караул, ты нас посторожи

От злобы вековой, а, главное, от лжи.

Усталый караул, ведь ты же не конвой,

Но каждый норовит шепнуть тебе: «Я свой…»

Усталый караул, ты нас не разгоняй,

Перелилась уже усталость через край,

Уже усталый мир склоняется к войне,

Пока наш караул шагает по стране.

Письмо другу