Ангелическая по-этика

Я не могу представить поэтическую Москву без Сапгира.

А может быть, и не надо представлять. Ведь поэзия остается, а она была для него дороже жизни. Незадолого до кончины он посвятил мне свое стихотворение.

Генрих Сапгир

Свет земли

К. Кедрову

Стал я видеть свет обратный

Незаметный ненаглядный

Свет от моря - ласковой листвы

И от каждой умной головы

Северным сиянием

Всплесками красивыми

Пролетели птицы

Дерево лучится –

Желтыми и синими

А еще от леса

Дышит полоса

Дальние границы –

Алые зубцы

И при этом нашим светом

Вся Вселенная питается

Звезды – каждый астероид

Стать землей при том пытается

Глупый камень астероида

Разумеет ли он что это?

* * *

Свет вечером такой от океана

Что небо освещает как ни странно

Свет от скалистых гор от минералов –

Я видел сам как небо засверкало

Свет от лесов мерцающий чуть зримо

И гнойным пузырем свет от Москвы от Рима

В Неваде свет грибом на полигоне

И свет от разума – вселенскими кругами.

ПОЭТОЗАВР ИГОРЬ ХОЛИН

За месяц до кончины он выступал на презентации 10-го номера «Газеты ПОэзия». Он снова и снова повторял свою любимую мысль о воздействии третьего тысячелетия на поэзию конца XX века: «Это как дуновение мощного урагана, который еще далеко, но уже давит на паруса». Холин презирал аудиторию, не понимающую значимости поэзии. Почувствовав малейшее отвлечение внимания или говорок в зале, он тотчас парировал «В 40-50-е годы мы через всю Москву ехали, пробирались, проталкивались, чтобы услышать живой голос поэта. В 60-х конная милиция и та осаживала коней, когда говорил поэт. А вы смеете разговаривать во время чтения стихов. Это

значит, что вы недостойны поэзии, и я не буду для вас читать». Так вспылил он однажды в 1989 году на выступлении в зале Высшей комсомольской школы. В том же году мы выступали во Франции на фестивале международного поэтического авангарда на родине легендарного Тартарена, в городе Тарасконе. «Вы ведь все равно по-русски не понимаете, поэтому я буду читать без переводчика», – сказал Игорь Сергеевич. Да и правда, чего ж тут переводить:

Прежде чем вспыхнуть

как

световое табло

Я был

Камнем Фонтебло.

Если два-три слова по-русски знаешь, итак все понятно. Впрочем, есть вещи непереводимые, давно ставшие фольклором:

Я в милиции конной служу,

За порядком в столице слежу.

И приятно на площади мне

Красоваться ни сытом коне».

Холин, пройдя всю войну от Москвы до Берлина, уже ничего и никого не боялся. «Вывели нас на снег под Москвой в 41-м и забыли. Мы там полгода болтались по лесам, подыхая от голода». Вместе со своим другом Генрихом Сапгиром они создали в барачном Лианозове независимую поэтическую республику. Из Лианозовской школы вышли почти все значимые художники второй половины века. Холин писал свои стихи повоенному кратко:

Умерла в бараке 47 лет.

Детей нет.

Работала в мужском туалете...

Для него жила на свете?

А праздничная пьяная Москва распевала его стихи, ничего не ведая об авторе:

У метро, у «Сокола»

Дочку мать

укокала.

Органы, конечно, интересовались творчеством Холина. Вызывали на Лубянку:

– Почему вы пишете антисоветчину?

– Я не виноват, что у меня такое зрение. Вот вы что видите над своим столом?

– Портрет пламенного рыцаря революции Дзержинского.

– А я вижу жестяную бирку с надписью «инвентарный номер 283.

Холин считал себя реалистом, вернее, хотел им быть. Реализм его был весьма своеобразным и ни на что не похожим. Ни один советский журнал так и не смог напечатать ни одного стиха Холина за полвека. Кто же напечатает такое: «На территории больницы / Сс, Р, Рцы, Мор-мидор, Эумдр, Куз, Драпп, Хлоп, Сап, Ржцы, Аут, По, Цц».

Как истинный философ Холин в материальной сфере довольствовался малым, зная, что, кроме пенсии за инвалидность, полученной на войне, ему от советской власти ничего не положено. При родах умерла жена, и он сам один воспитал свою дочь Арину. Обида была в другом. Почему даже теперь либо не печатают, либо ни рубля не платят за писательский труд. Впрочем, на стихах эта обида не сказалась. В стихах о другом:

Солнце уходит в глубь,

Звезды уходят в глубь,

В глуби хорошо утонуть,

Глубь, ты меня приголубь.

До тяжелой болезни, прихватившей Игоря Сергеевича в последний год жизни, мы виделись каждую неделю: на поэтических вечерах или у меня дома, Холин часто повторял свою любимую заповедь: «Костя! Никого не слушайте. Делайте что хотите!». Каждый год его приглашали на международные поэтические тусовки в разные европейские страны. Москва так и не оценила своего поэта.

Правда, Игорь Холин стал культовой фигурой для продвинутой аудитории «Птюча», но это был интерес не столько к стихам, сколько к личности. Обритый наголо, в курточке, похожей на больничную пижаму, он весьма соответствовал эстетике крутой тусовки, хотя относился к себе весьма серьезно и никому ни в чем не подыгрывал.

Суровая самоирония была всю жизнь надежной защитой от пошлости. Он очень внимательно смотрел сквозь круглые старомодные очки на все, что происходит вокруг, и приходил к совершенно неожиданным выводам. Вот беседа, которую я записал:

«Время книг кончилось. Вы заметили, что в электронном наборе строчки неровные, а переносы не по правилам. Почему? Так хочет компьютер. Зачем книги, когда всю Ленинскую библиотеку можно разместить на нескольких дисках? Надо писать для глаз, а не для слуха. Слово перебирается на экран компьютера».