Ангелическая по-этика

«Глова в крученыховском аде», – написал Маяковский в одном из самых лирических стихотворений. У самого Крученых комната была сплошным бедламом. Полная неустроенность быта, и всюду книги. Ничего, кроме книг Во все хрестоматии входит стихотворение Крученых –

Дыр, буп, щип

убещур скум

Маяковский утверждал, что в этих строках больше звуковой энергии, чем во всей русской поэзии, вместе взятой. Возможно, что только эти две строки и останутся для всеобщего употребления. Однако в поэзии далеко не все общеупотребительно. Есть искусство для искусства и поэзия для поэтов. Впрочем, границы поэзии для всех и поэзии для поэзии крайне зыбки. Сам термин «искусство для искусства» чаще всего применялся к Фету и Тютчеву. А в конце XX века у них сотни тысяч читателей.

По сути дела, мы так и не разобрались в футуризме. Что это за странное явление, которое дружно ненавидят все критики и не менее дружно любят все поэты.

Ключ к футуризму бессмысленно искать в манифестах, которые сами по себе есть не что иное, как стихи без рифмы.

»Сбросить Пушкина с парохода современности» – типичное хокку, или, как принято говорить сегодня, моностих. На самом деле у каждого из футуристов были свои цели, весьма далекие от согласованных манифестов.

Крученых был в быту на редкость миролюбив. Однако в поэзии он искал самые резкие, самые раздражающие звуки: «рррррььтззззййййй!». Это и произнести ненозможно, а потому и манит к себе, как все труднодоступное и необъяснимое.

Друзья называли его Круча. Он был и остался некой недостижимой вершиной, неизвестный среди знаменитейших.

Крученых не печатался с 1930 года. Жил на пенсию – 31 рубль. Его неиссякаемая жизнерадостность тянула на тысячу «Меня держат три кита: Малевич, Хлебников и Маяковский».

Крученых всегда оставался самым любимым поэтом автора «Черного квадрата». Это закономерно. Ведь поэзия Алексея Крученых – это супрематизм в звуке. Всемирная слава Малевича, конечно, обширнее, чем у Крученых. Причина в том, что живопись не нуждается в переводе, а поэзия, даже супрематическая, восходит к контексту живой русской речи. Поэма «Лакированное трико» заканчивается восклицанием: «-Ы-АК!..», но для иностранца примерно так же звучит весь

русский язык. Он не в силах отличить бессмысленное, абстрактное от обычных слов.

Зато метафора Алексея Крученых настолько своеобразна и неожиданна, что ее легко перевести на любой язык: «За мной не угонится ни один хлопающий могилой мотоциклет!». Читать его нужно даже не с улыбкой, а с хохотом. Тогда все понятно.

Мышь, родившая гору.

(собасня)

Мышь, чихнувшая от счастья,

Смотрит на свою

новорожденную гору!..

Ломает дрожащий умишко:

Где молока возьму и сладостей,

Чтоб прокормить ее

ненаглядную впору.

Такой горой была поэзия Крученых, которую он всю жизнь старался «прокормить» собой.

ВЕК ПРОЩАЕТСЯ С ПОЭТОМ

Генрих Сапгир крестился в Париже в православном храме, хотя Москву он любил и не собирался покидать. Вечером в четверг мы ждали его в поэтическом салоне «Классики XXI века» на Страстном, б, Но Генрих не приехал. Он умер по дороге в троллейбусе.

Салон был особенно дорог Сапгиру. Мы создавали его в середине 90-х, как остров поэзии посреди Москвы, временно одуревшей от больших денег. Так получилось, что с Генрихом мы сдружились в Париже на фестивале поэзии. 10 лет дружбы промелькнули, как дивный сон. Именно в доме Генриха, за его столом, родилась идея создать «Газету ПОэзи», и вот уже пять лет газета поэтов существует назло всем превратностям судьбы. В последнем, еще ненапечатанном номере есть стихотворение Сапгира «Свет земли».

Такой свет исходил от самого Генриха.

На его детских стихах выросли целые поколения, но он не считал себя детским поэтом. «Я авангардист» – повторял он неоднократно. И еще: «Для поэзии жизни не пожалею…» Он творил стихи из всего: из дыхания, из жеста, из неожиданных сдвигов грамматики, из воспоминаний о друзьях, из дружеских застолий (их было множество), из любви, из ненависти но больше всего из меха,

Его «Парад идиотов», который мы вместе верстали в Париже для сборника «Черный квадрат» в 91-м году, ныне стал классикой.

Идут идиоты –

несут комбинаты

Заводы научные институты

Какие-то колбы колеса ракеты

Какие-то книги

скульптуры этюды

Несут фотографии

мертвой планеты

И вовсе невиданные предметы

Идут идиоты идут идиоты

Вот двое в толпе

избивают кого-то

Несут идиоты

большие портреты

Какого-то карлика и идиота

Идиоты честные – как лопаты

Идиоты ясные – как плакаты

Идиоты хорошие в общем ребята

Да только идти

среди них жутковато.

Хорошо, что хотя бы восемь лет жизни Генрих хлебнул свободы в стране рухнувшей диктатуры идиотизма. Он очень любил и ценил то, что удалось отвоевать в августе 91-го Он верил, что Россия больше не вляпается в новую диктатуру.

В последние годы он писал не стихи и не циклы, а целые книги стихов. Уже в этом году сразу после тяжелейшего инсульта он позвонил мне из больницы и сказал: «Я пишу новую книгу». И написал.

В поэтическом обществе «ДООС», куда он вступил недавно, мы присвоили ему звание Стрекозавра, и Генриху это очень нравилось. Некое прозрачнокрылое существо с огромными глазами из множества прозрачных колбочек, наполненных светом.

Когда мы и говорили с ним об устройстве мироздания после посещения выставки сюрреалистов в Центре им. Помпиду, Генрих сказал – «Я знаю одно. То, что очень далеко, на самом деле внутри и близко, а то, что близко, на самом деле далеко во Вселенной». Сейчас, когда Сапгир стал так далеко во Вселенной, его присутствие здесь ощущается все ближе и ближе. Вместе со своим легендарным другом Игорем Холиным он завершает целое поэтическое тысячелетие и поэтический век.

Генрих очень любил Москву. Его вызывали в КГБ, стучали кулаком по столу и орали: «Уезжайте!». Он не уехал – уехали те, кто орал, сразу же, как представилась возможность.