Философские аспекты суфизма

дальние странствия, но теперь настал час разлуки. Вы вместе

пойдете своим путем, а я один буду пролагать свой.

И хотя нас разделят моря и неоглядные земли, мы по-прежнему будем сопутниками в нашем паломничестве к Святой Горе.

Но прежде, нежели мы пойдем разными дорогами, я хотел

бы дать вам от жатвы и спелых колосьев моего сердца: Идите своим путем с песней, но пусть каждая песня будет

короткой, ибо лишь те песни, что юными умрут па ваших устах, останутся жить в сердцах людей.

Говорите отрадную правду в немногих словах, но никогда и

никакими словами — правды уродливой. Назовите девушку, чьи

волосы сверкают на солнце, дочерью утра. Но ежели увидите

слепца, не говорите ему, что он одно с ночью. <…>

174

Друзья мои и возлюбленные, на своем пути <…> вы повстречаете Х1ромых, торгующих костылями, и слепцов, торгующих зеркалами. И встретите богачей, просящих подаяния у

врат Храма.

Хромым дайте от вашего проворства, слепцам — от вашей

зоркости, и подумайте, что вы дадите нищим богачам, ведь они

из всех самые неимущие, ибо лишь тот тянет руку за милостыней, кто поистине нищ, пусть даже имеет в избытке богатств, Друзья мои, я подвигаю вас всей нашей любовью на то, чтобы вы были бесчисленными путями, скрещивающимися в пустыне, где вместе живут зайцы и львы, овцы и волки.

И помните то, что я скажу: я учу вас не даянию, но приятию, не отрицанию, но свершению, не уступчивости, но пониманию, и всегда с улыбкой на устах.

Я учу вас не молчанию, а песне, но не безмерно громкой.

Я учу вас вашему большему «я», которое заключает в себя

всех людей.

Он поднялся из-за стола, и направился в глубину Сада, и

бродил в тени кипарисов до вечерней зари. Оли же ступали следом чуть поодаль, ибо на сердце у них было тяжко, и язык их

прилип к гортани.

Карима, убрав со стола, подошла к нему и сказала: — Учитель, вели мне приготовить еду тебе на завтра в дорогу.

Он посмотрел на нее глазами, видящими иные, отличные от

этого миры, и ответил:

— Сестра и возлюбленная моя, все готово от начала времен.

Еда и питье приготовлены для завтрашнего дня так же, как и

для нашего вчерашнего и сегодняшнего.

Я ухожу, но если я уйду с истиной еще неизреченной, эта истина вновь отыщет меня и соберет воедино мои рассыпанные в

безмолвиях вечности частицы, и я снова предстану вам, чтобы

говорить голосом, вноверожденным в сердце тех безграничных

безмолвии. <…>

Услышав от него, что он уходит, ученики замерли с отягченными горем сердцами. Но ни один не протянул руки, чтобы

удержать Учителя, как ни один не вызвался пойти за ним.

Ал-Мустафа вышел из материнского Сада легкой неслышной ноступыо; м”иг,— и он был уже далеко от них, словно лист, унесенный с дерева сильным порывом ветра, и они увидели как

бы бледный свет, исчезающий в высях.

А девятеро пошли своей дорогой. И только женщина все еще

стояла в сгущающейся вечерней тьме и смотрела, как сливаются воедино свет и сумрак, и, чтобы утешить свою тоску и

смирить свое одиночество, повторяла его слова: «Я ухожу, но

если я уйду с истиной еще неизреченной, эта истина отыщет меня, даст мне жизнь, и я приду вновь». <…>

Мухаммад Икбал

СТАТЬИ *

Мухаммад Икбал (1877— 1938) -•- крупнейший поэт и философ Востока

первой половины XX в. Отец его был мелким торговцем и практикующим суфием. Сам Икбал получил блестящее образование в Европе и стал первым

в Северной Индии мусульманином — доктором наук. Главную задачу своей

поэзии он сформулировал как «пробуждение» мусульманской общины Индии

к активной деятельности. С этой точки зрения он критически трактует суфизм, препятствующий, по его мнению, «бодрствованию». Однако в урду и

персидской поэзии, язык которых пропитан суфийской символикой, чрезвычайно трудно избежать обращения к суфийским категориям и образам. Нкба-

лу удается справиться с этой стихией только тогда, когда в русле существующей традиции он находит путь, позволяющий ему придавать новое значение

и новые оттенки старым символам.

Как художник, Икбал считается продолжателем традиции Талиба в литературе урду и классиков персидской литературы — Руми, Саади, Хафиза, в противовес барочным тенденциям более поздней персоязычной литературы

Индии. Его поэзия содержит множество аллюзий поэзии Хафиза, мотивов, схем построения газели (тарх), прямых цитации. Но из идеологических соображений, связанных все с той же задачей «пробуждения», он в ряде случаев, о которых речь пойдет ниже, пытается представить лирику Хафиза чуть

ли не ответственной за судьбы ислама и его упадок.

Бытует устойчивое представление о противоречивом отношении Икбала к

суфизму. Полагают, что, выступая против него критически, поэт в то же время не отрицал, что идеи суфизма «свили себе уютное гнездышко» в его душе.

Вопрос этот рассматривается обычно на основании его поэтического творчества, а также его философской и публицистической прозы на английском

языке. Однако существует ряд его ранних работ, написанных частично на

урду, частично по-английски и публиковавшихся им в газетах и изданиях

Пенджаба; до недавнего времени работы были практически недоступны исследователям. По в 1977 г., в год столетнего юбилея Мухаммеда Икбала, в

Дели вышел сборник «Мысль Икбала в прозаических произведениях». Среди

помещенных там статей привлекает внимание серия, посвященная вопросам

суфизма.

Эти статьи всего их пять («Таинства личности и суфизм», «Ответ на возражении по поводу „Таинств личности”», «Тайна ..Таинств личности”», «Суфизм вуджудийя», «Учение о „внутреннем” и „внешнем”»)—в 1916 г. напечатала в разное время амритсарская газета «Вакил». Они появились в ответ

на критику Предисловия к маснави (поэме) и текста маснави «Таинства личности» (Лахор, 1915). Прозаическое предисловие к поэме было написано на

урду, а сама поэма-на персидском языке. В Предисловии Икбал высказал

ряд смелых мыслей, порой в очень резкой форме. Его критика в адрес суфизма, мистической поэзии, его призыв учиться у Запада вызвали негодование

религиозных деятелей, обвинивших его в ереси и протаскивании «немусульманских» идей. В своих статьях поэт пытается объяснить, основные положения произведения, подвергшегося критике, а также высказать собственные

взгляды, говорит о своем отношении к суфизму и т. д. При этом заметно

* Перевод с урду (с небольшими сокращениями) выполнен Н. И. Пригариной по изд.: Икбал кэ насри афкар (Прозаические произведения Икбала).

Дели, 1977. Комментарий переводчика.

176

его стремление придерживаться определенной тактики,— отбиваясь от сыплющихся на него с разных сторон нападок, Икбал готов частично признать

свою вину за чрезмерно резкие оценки суфизма, однако в каждом удобном

случае переходит от обороны к наступлению. Наряду с полемическим задором

и желанием доказать неправоту противника подобное маневрирование свидетельствует еще о том, что поэт-философ вынужден нередко отступать на «запасные позиции». Он не учел степени косности и силы охранительных тенденций в мусульманской общине, с которыми ему пришлось столкнуться. Обвинения справа, упреки в нарушении традиций, по сути, демонстрировали

неподготовленность мусульманской общины Индии к перестройке, переходу

на реформаторские позиции. Между тем пафос Предисловия заключается в

пропаганде социальной активности. Отсюда соответствующий отбор положений

Ибн Араби, подвергнутых критике: концепция эманации, или «манифестаций

божественной определенности» (таназзулат сига), экстатическое постижение

истины (фана—бака) и, наконец, концепция «единства бытия» (вахдат ал-

вуджуд), сыгравшие, с точки зрения Икбала, негативную роль в истории

мусульманской мысли.

Поэт-философ касается лишь некоторых, на его взгляд, центральных моментов, стараясь не придавать значения второстепенным, чтобы не дразнить