Психоаналитическая традиция и современность

При искусном манипулировании сознанием можно было добиваться того, чтобы сын доносил на своего отца, предавал его и при этом испытывал не угрызения совести, а, напротив, чувство собственного удовлетворения от исполненного долга, от выполнения той ответственной задачи, которая возлагалась на него от имени более сильного и мудрого вождя. Живой отец ребенка замещался образом «отца всех времен и народов», на которого распространялись чувства страха и обожания. Можно было собственными руками погубить своего отца ради еще большего возвышения образа великого вождя. И это не только разрешалось, но и одобрялось. Причем ребенок, предавший своего отца, становился героем, приносящим жертву на алтарь всеобщего поклонения отцу-божеству.

Очевидно, что в условиях политической культуры, ориентированной на сознательное подавление естественных чувств человека и создание специфической морали, оправдывающей любые действия во имя классовых интересов, психоаналитическое учение Фрейда с его акцентом на раскрытии бессознательных пластов человеческой психики и развенчании всевозможных иллюзий не могло ужиться с идеологией, использующей силы бессознательных влечений для насаждения в людях животного страха за свою собственную жизнь и поддержания слепой веры в вождя. Психоанализ, выявляющий механизм и процессы бессознательной деятельности человека с целью осознания им мотивов своего поведения, и политическая культура, направленная на созидание идеологических мифов и иллюзий, требовавших человеческих жертв, оказывались действительно несовместимыми друг с другом.

Опасность психоанализа состояла и в том, что его идеи содержали потенциальную угрозу таким святыням постреволюционной политической культуры, как коммунизм и партия.

Чего стоит одно название книги Г. Малиса «Психоанализ коммунизма»! В ней не подвергалась сомнению сама идея коммунизма как светлого будущего. Напротив, опираясь на психоаналитическое учение Фрейда, Г. Малис исходил из того, что в коммунистическом обществе будут устранены конфликты между индивидуальными стремлениями и социальными запросами и что, когда общественный строй явится «социальным претворением бессознательного мира человека», тогда человечество «освободится от бесплодной борьбы с лежащим вне сознания прошлым и совершит свой великий прыжок «из царства необходимости в царство свободы» (Малис, 1924, с. 79). Тем не менее сам факт исследования коммунизма с психоаналитических позиций вызвал негативную реакцию, со временем приведшую к изъятию работы Г. Малиса из публичных библиотек.

В других же исследованиях высказывались крамольные мысли, не только подвергшие сомнению целесообразность пролетарской революции, но и дающие повод рассматривать коммунистические идеалы как возврат к инфантильному состоянию людей. Такая тенденция отчетливо просматривалась в работе венгерского автора А. Кольнай «Психоанализ и социология» (Kolnai, 1921), в которой говорилось о регрессивном характере всякой революции, пролетарской диктатуре как диктатуре вождей против самого пролетариата, коммунизме как возврате к первобытной орде с ее всесильным отцом-вожаком или отцом-вождем, подчиняющим своей власти всех остальных ее членов, «эльдорадо» инфантильной фантазии коммунистов и массовых психозах, порожденных отстаиванием классовых интересов.

Правда, подобное использование психоаналитических идей в социологии вызвало резкую критику со стороны ряда ученых, негативно относящихся к фрейдизму вообще. В частности, в опубликованной в журнале «Воинствующий материализм» (1925, № 4) статье «Фрейдизм и социология» А. Деборин охарактеризовал взгляды А. Кольнай как реакционные, а выдвинутую З. Фрейдом психоаналитическую концепцию убийства отца в первобытной орде как ложную и неприемлемую для объяснения истории развития человечества. «Вождь партии или определенного идейного направления, – писал он, – ничего общего не имеет ни с первобытным отцом, ни с господином, ибо его „власть“ покоится не на насилии, а на убеждении и на общности взглядов, выразителем и представителем которых он является» (См.: Деборин, 1925, с. 34).

Однако реалии жизни постреволюционной России 1920-х годов и последующих лет ставили перед критически мыслящими учеными такие вопросы, которые заставляли их по-иному осмысливать противоречия, связанные с формированием специфической политической культуры и с борьбой за власть в партийном аппарате. В свою очередь, перенесенная на почву науки политическая и идеологическая борьба сказалась на дальнейшем развитии психоанализа в постреволюционной России. И если первоначально в планах издательства психологической и психоаналитической библиотеки под редакцией И.Д. Ермакова предполагалась публикация переведенной на русский язык книги А. Кольнай «Психоанализ и социология», то в дальнейшем с усилением идеологических нападок на фрейдизм реализация этого плана оказалась невозможной. Не были опубликованы и другие ранее готовившиеся к печати издания, включая сборник работ детского дома «Международная солидарность» лаборатории Государственного психоаналитического института.

Некоторые ученые предприняли попытку рассмотрения бессознательных комплексов, оказывающих воздействие на формирование политических принципов и классового самосознания.

В. Розенберг, например, размышлял о возможностях «обработки мозга индивида» посредством идейного убеждения и внушения. Он полагал, что в том случае, когда человека исключают из партии в результате очередной «чистки», часто вся его пролетарская идеология «затормаживается, угасает, отрывается быстро, как хвост у ящерицы, – область сознательного захватывают загнанные в подсознание, вредные комплексы» (Розенберг, 1926, с. 84).

Г. Малис, считавший, что практические достижения психоанализа должны быть использованы научной психологией, а работы психоаналитиков, несмотря на их ограничения, вносят несомненный вклад в понимание человеческой психики, рассматривал отношения между вытесненными бессознательными влечениями людей и сознательными претензиями различных индивидов на определенное место в системе общественных структур. При этом он анализировал возможные пути и средства социализации личности, включая поиск ею призрачных, иллюзорных форм самоутверждения, одной из которых является насилие над человеком, превращение его в раба, повинующегося воле своего господина (Малис, 1929).

М. Рейснер обратился к проблемам социальной психологии, считая, что психоаналитическое учение Фрейда выдвинуло много новых положений, мимо которых не может пройти исследователь, занимающийся изучением массового сознания и поведения людей в обществе. Он сосредоточил свое внимание на феномене внушения при помощи идейных лозунгов и пришел к заключению, что внушение, являющееся основой власти, играет значительную роль в массовом бессознательном приспособлении к социальной и политической реальности. Во время революционных переворотов оно вызывает к жизни различные явления. «С одной стороны, – замечал М. Рейснер, – в известных общественных кругах революционное внушение дает своего рода освобождение первобытных дикарских инстинктов и варварства, лежащих в глубине подсознания, но, с другой стороны, поскольку оно отвечает новому опыту, накопленному в том же подсознании, оно дает возможность инстинктивному и творческому нахождению новых идей, которые затем и ложатся в основу новых жизненных форм». Рассматривая эти вопросы, он выступал за то, чтобы каждый член общества «не был голосующим животным политического стада», а являлся сознательным и активным участником политической жизни. Одновременно М. Рейснер предупреждал против того, чтобы интеллигенция в партии и в Советах «не превратилась в самодовлеющую и замкнутую касту бюрократии, яд которой слишком часто дает себя чувствовать в наших учреждениях» (Рейснер, 1925, с. 81, 134).

В. Внуков обратился к исследованию психопатологии социального быта, показав с психоаналитических позиций, как происходит срастание этических оценок с сексуальными переживаниями, каким образом осуществляется сложное взаимодействие между внутренним миром и реальным бытием людей. Он обратился к осмыслению Октябрьской революции, пытаясь выявить ее влияние на интимные стороны эмоциональной жизни революционеров и участников гражданской войны. Рассматривая конкретные случаи, В. Внуков пришел к выводу, что у многих больных конфликтные ситуации создаются в силу столкновения их предшествующих мещанских установок с новой ролью революционеров. По его мнению, революционер напоминает молодого человека, который «впервые приступает к коитусу и не может выполнить его», а его эмоциональный тонус и соответствующие представления, особенно ярко проявляющиеся в болезненном состоянии, нередко идут «по линии персонификации своей социальной вины в образе В. И. Ленина» (Внуков, 1924, с. 88, 90).