Радость

Однако печаль представляет собой далеко не единственную эмоцию, которую подавляют. Гнев подавляется в ничуть не меньшей степени. Люди могут проявлять раздражение, впадать в ярость, даже становиться агрессивными, но им по-прежнему может быть очень трудно испытывать и выражать чистую эмоцию вроде печали или гнева. Считается, что выражение раздражения или даже ярости не влечет за собой сколько-нибудь существенного изменения ситуации человека. Это всего лишь небольшие клапаны для облегчения или частичного снятия напряжения, порождаемого огорчением или фрустрацией, и их можно сравнить с «выпусканием пара» из перегретого котла. После того как напряжение разрядилось, человек чувствует себя лучше, но его ситуация на самом деле никак не изменилась. С другой стороны, гнев не спадает до тех пор, пока болезненная или вредоносная ситуация не перестанет быть таковой. То же самое можно сказать и по поводу печали. Если кто-то чувствует себя глубоко опечаленным, он будет пытаться внести в свою жизнь какие-либо изменения. Когда человек знает, что он опечален или разгневан, то это помогает, но этого мало. Чтобы полностью прочувствовать печаль или гнев, человек должен быть способен выразить их. Грудные младенцы и маленькие дети умеют делать это с легкостью, едва успев ощутить себя хотя бы в некоторой степени задетыми. Каким же образом происходит блокирование подобной естественной реакции у взрослых?

Джоан была замужней женщиной в возрасте за тридцать, которой несколько лет посещений психотерапевта мало что дало для облегчения испытываемых ею чувств фрустрации, разочарования и депрессии. Глядя на ее тело, я мог понять владевшие ею чувства. Головка у нее была маленькой, и она несла ее в напряженном положении. Лицо у этой женщины было стянуто в горькой гримасе. А вот тело Джоан было мягким и гармоничным, но мальчишеским и незрелым по своему складу и формам. Разрыв, существовавший между ее головой и телом, ясно указывал, что ее эго не отождествляло себя с телом, в котором оно обитало. Мальчишеский характер тела свидетельствовал о желании Джоан отрицать свою женственность. Так как она не могла принять свою истинную природу как данность или же полностью отказаться от нее, то являла собой тип женщины, испытывающей неизменные мучения, разочарования и фрустрацию. Во время нескольких предыдущих сеансов мы вели работу над ее неспособностью выразить любые сколько-нибудь глубокие чувства. С помощью упражнений на заземление и дыхательных упражнений в запрокинутой позе на табурете она добилась того, что ее ноги начали пульсировать, давая ей какое-то ощущение собственного тела, но никакие эмоции за этим не стояли. Какая-то часть ее фрустрации и горечи находила свое выражение в нанесении сильных ударов по кровати, причем в это время она пронзительно кричала: «Оставьте меня в покое!»

Во время следующего сеанса Джоан описала то, что испытала неделей раньше во время группового занятия биоэнергетикой. Она заметила, что другие участники ее группы плакали. Часть из них говорила, что испытывает сексуальные чувства. А Джоан в этой связи сказала вот что: «Мое тело тоже вибрировало, таз двигался, но я ровным счетом ничего не чувствовала. И вообще — я не доверяю людям. Я им не поддаюсь и не поддамся. Я не сдамся никому и не капитулирую ни перед чем. Пожалуй, я не доверяю даже самой себе». Тем самым она очень отчетливо сформулировала природу своих проблем. Джоан была не в состоянии капитулировать перед своим телом. В некотором смысле капитуляция перед собственным телом представляла собой угрозу для ее выживания. Она заставила свое сознание отделиться от тела, что породило разрыв между этими двумя элементами ее естества. Терапия должна была помочь ей понять, что именно с ней случилось и почему.

Лежа откинувшись на табурете и стараясь хорошо дышать, Джоан ощущала напряжение в спине, что служило зримым представлением ее ригидности и неспособности дать выход своим чувствам. Ведь ее установка такова: я не должна ни согнуться, ни сломаться. Она чувствовала боль и сказала: «Это очень неприятно и болезненно, но я ни за что не стану плакать. Только сосунки и слабаки плачут. Я в силах это вытерпеть». Немного погодя последовало: «Вам не удастся меня сломить. Плевала я на все это. Вам не удастся меня сломить. Я не собираюсь поддаться или капитулировать. Вам придется сломать свой треклятый стул прежде, чем вы сломаете меня. Это очень больно». Еще чуть позже она сказала: «Вы пытаетесь заставить меня поддаться или вообще капитулировать, но пусть я буду проклята прежде, чем сделаю это». Джоан понимала, что проблема была вовсе не между нею и мной; она знала, что настоящий конфликт существовал между ее матерью и нею. Она как-то сказала по этому поводу: «Между нами было настоящее силовое противостояние. Она владела большей частью меня. Я делала все, что она хотела. Я отдала ей все, кроме моих чувств. Если бы я отказалась и от них, то превратилась бы в ее вещь, в ее игрушку. Когда я не давала ей того, что ей хотелось, она буквально впадала в безумие».

Другой мой пациент, Майк, рассказывал историю, во многих отношениях похожую на историю Джона (о нем я уже говорил раньше), за исключением того, что он не страдал от депрессии. Майк достиг в своей профессиональной деятельности определенных успехов и положения, но считал, что его жизнь лишена смысла или удовольствия. Его тело было в сильной степени расщеплено: верхняя половина никак не состыковывалась с нижней. У него были широкие, чуть приподнятые плечи и объемистая, крупная грудь. Талия Майка была узкой и сильно стянутой, а вот нижняя часть тела — какой-то маленькой и недоразвитой. Указывая на его широкие плечи, я заметил: «Вы хорошо подготовлены к тому, чтобы на ваши плечи были возложены какие-нибудь тяжелые обязанности». В ответ он сдержанно улыбнулся и произнес: «Всю свою жизнь я тащу на себе разных людей». Другое дело, что я, разумеется, не сказал Майку, насколько меня поразил в нем вид явно сломленного человека. Во время разговора голос у него оказался слабым и совершенно бесчувственным.

История, которую он рассказал, состояла в следующем. Майк был самым старшим из троих детей у матери, которую он описал, с одной стороны — как безумную, а с другой — как женщину, страшно боявшуюся жизни. «Чтобы сломить меня, она избивала меня всеми возможными способами, которые могла придумать, — говорил он. — Мне не позволялось плакать. Я должен был терпеть». Своего отца он охарактеризовал как человека, совершенно не доступного для других членов семьи, который или трудился, или пил горькую. Но если Джон выработал в себе очень сильное сопротивление своей матери, то Майк всегда находился в подчиненном положении. Он превратился в ее маленького мужчиночку, который прислуживал ей, поскольку отец этого не делал. Результатом такого подневольного положения явилось то, что Майк потерял значительную часть своей мужественности и своего Я. Сопротивление, которое оказывал матери Джон, позволило тому сохранить хоть какое-то ощущение мужских качеств; эти черты он, кстати, пытался как-то проявить в своем пижонстве, своих ковбойских сапогах и в притязаниях стать актером. Майк же, напротив, отказался от всякого сопротивления. Таков был его способ выживания. Еще одно важное отличие между ними состояло в том, что в то время, как Джон сознательно не желал плакать, Майк был просто не в состоянии это делать: у него пропадал голос.

Упражнения по дыханию и вокализации в позе лежа поверх биоэнергетического табурета способствовали тому, что голос Майка немного окреп, но не до такой степени, когда он смог бы зарыдать. Майк — в противоположность Джону или Джоан — испытывал чисто бессознательное сопротивление плачу. Эго Майка отождествляло себя со способностью «перетерпеть все это», а также с возложенной на него ролью человека, который нес на своих плечах ответственность за других. Плач явился бы признанием неудачи, которую Майк потерпел в своей личной жизни, и приятием — на эмоциональном уровне — ее пустоты и печального характера. Однако его обращение ко мне за помощью ясно свидетельствовало о наличии у этого человека некоторой воли и желания взглянуть данной проблеме в лицо.